Возвращение чувств. Машина
Шрифт:
– Очень приятно, мессер барон! А я – Катарина Изабелла де Пуассон, хотя это вы наверняка знаете. – сделав ещё раз реверанс, она откинула со лба приставшую прядь волос.
– Да, знаю. Как и то, что вас преследует злой и неправедный враг, вынудив скрыться сюда, в эти печальные и скудные места из отчего дома, и лишив мужа и оторвав от семьи…
– Дорогой барон, вы можете не смущаясь продолжать обращаться ко мне на «ты» – ведь я гожусь вам в прапраправнучки!
– Вы правы, моя дорогая, я очень… стар. Но – нет. Я этого не хочу. Даже если бы вы не сделали того, что сделали, и даже несмотря
Ох уж эти фонХорстманы! Понятно, почему ни одна женщина не могла устоять перед такими отважными и галантными рыцарями! Ведь он говорил от души – уж она-то чувствовала это. А, как уже неоднократно упоминалось, женщины во все времена «любят ушами!»
– Ах, дорогой барон!.. Теперь мне понятно, у кого ваш праправнук перенял свои лучшие рыцарские черты. Умеете и вы дать женщине почувствовать себя королевой!
Благодарю вас за искусный комплимент! Триста лет нисколько не притупили вашей галантности и пытливого ума!
– Как вы мне льстите, милая Катарина! Всё же триста лет… Да – это триста лет.
Собственно, для этого я и попросил вас прийти сюда. Мне очень нужно поговорить с вами – именно с вами! – обо всём: о нашем родовом гнезде, о моём праправнуке Карле, и о том, что вы сделали.
Он замолчал, и прошёлся, опустив глаза к полу, туда-сюда по тесной и низкой каморке. Катарина не прерывала его раздумий.
Наконец, сверкнув орлиным взором, он жестом предложил ей сесть. Осторожно она опустилась на краешек полуистлевшей скамьи. Он опустился напротив.
– Как вы уже, наверное, знаете, дорогая моя, это именно я построил большую часть Кирхштайна. Назвал я его так потому, что вот на этом самом месте издревле было капище, где древние жители этой страны сотни, если не тысячи лет назад, справляли свои религиозные обряды – языческие, разумеется… А я убрал это капище, вернее говоря, этот древний сарай, чтобы построить вот эту громаду, – он обвел рукой, – надеясь таким образом получить благословение как древних богов – хранителей этих мест – так и нашей святой Церкви…
Стены я строил на века – ну, вы знаете, вы видели. – Катарина кивком подтвердила, – Это было не очень трудно, зато хлопотно: всё организовать, заставить все бригады добывать, привозить и укладывать камень так, чтобы все были заняты… Кормить всех, лечить. Зимой, конечно, здесь ничего не построишь – известь не застывает, крошится… Приходилось делать перерывы.
Ох, – махнул он устало рукой, – проблем было много, но вам про это слушать будет скучновато. Словом, своей цели я добился: Кирхштайн выстоял, несмотря ни на что. Здание крепко, как и скала, на которой покоится его основание. Однако вот что меня смущает…
Как бы это объяснить…
Я всю жизнь посвятил обустройству родового гнезда. Собственно говоря, к концу моей жизни это стало единственной моей целью: оставить потомкам надёжный замок и богатую вотчину. Вы даже представить себе не можете, каких усилий и нервов мне это стоило. Наверное, это было моей ошибкой – для процветания далёких и ещё
Конечно, они в какой-то степени были правы – это было очень… Хлопотно и тяжело – все мои родные потеряли всякое терпение. А я настаивал!..
Но это ни в коей мере не оправдывает моего… Ну, Карл уже рассказывал вам про моего сына. Как он объявил меня сумасшедшим, заточил в этой башне – это меня-то, старика, в шестьдесят с лишним лет! Я уже не упоминаю про свой ревматизм. Ну и тогда я, разумеется, сгоряча… А он… Впрочем, вы знаете. – Катарина опять кивком подтвердила, что драматичная и печальная история фамильного проклятия ей известна.
Призрак потряс головой, смахнул пальцем искрящуюся слезу с уголка глаза. Было видно, что воспоминания об этих событиях всё ещё сильно волнуют и расстраивают его, несмотря на то, что все их участники давно в могиле. Впрочем, кроме него самого… Но его уж никак нельзя назвать «живым свидетелем». Ведь он, при всей своей обаятельности и трогательности, тоже мёртв.
Или… Это нельзя назвать смертью?
– Ладно, всё получилось не совсем так, как я хотел. Но главного я добился, – он, взяв себя в руки, снова говорил твёрдо и связно, – Четвёртый фонХорстман отлично жил и управлял всей вотчиной – может, жестковато, но по-хозяйски. Так нет: не проходит и сорока лет, и они – я имею в виду безмозглых наследничков! – умудряются без боя всё отдать врагам! А сколько фонХорстманов погибло – и погибло совершенно зря!..
Ну, тем, кто захватил нашу твердыню, конечно, здесь тоже скучать не приходилось – я постарался от души. Силёнок и злости ещё хватало. Могу поставить себе в заслугу то, что подземелья замуровать их вынудил именно я. Но и они…
В-общем, тоже отомстили. На мой склеп, – он обвёл рукой вокруг, – наложили неснимаемый наговор, и теперь я… э-э… несколько ограничен в передвижениях, и средствах… Скажем так – воздействия. Хм. Да, сильно ограничен.
Однако они всё же замуровали мои подземелья. Свиньи! Извините, Бога ради – вырвалось! Хотя суть от этого не меняется – вели они себя здесь по-свински. Ещё бы – не своё же! Поэтому, хоть Рейнхард и… э-э… Разделался с ними слишком жестоко, я его не осуждаю.
Ну, когда замок снова стал наш, я как-то смирился и со своей… Несвободой.
Однако случилось непредвиденное – злобный и коварный негодяй нашёл вход, ведущий в наши фамильные катакомбы снаружи, и подло воспользовался ими. Да, воспользовался коварно, гнусно и подло! Таких… палачей у нас в роду – хвала Господу! – нет и смею надеяться – никогда не будет! А я-то, я-то – ничего не мог сделать! О, жестокий Рок!
И если бы не ваша потрясающе храбрая и слаженная команда, я бы, наверное, с ума сошёл от отчаяния и беспомощности!
Он раскраснелся, если можно так сказать о призраке, глаза горели, словно угли, лихорадочным огнём, руки судорожно сжимались в кулаки, готовые разить врага, несмотря на собственную бесплотность. Да, он ей определённо нравился. Как страж фамильного гнезда он заслуживал только уважения. Одно слово: Хозяин! Даже спустя триста лет. Молодец, вот уж кто переживает за своих…