Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

Карпущенко Сергей Васильевич

— Вам чего, товарищ? — строго спросила она, когда народ, сновавший перед её столом с бумагами, просивший что-то, несколько поредел.

— Видите ли… товарищ, — робко начал Николай, — я с семьей вернулся из Сибири, куда ещё до… революции отправился по делам учреждения, представителем которого являлся…

— Какого учреждения? — спросила женщина, выхватывая из пачки папиросу и закуривая.

— А это что же, так важно? — спросил Николай, не в силах придумать моментально название фирмы, в которой он служил.

Женщина резко поднялась из-за стола, будто её подкинула какая-то пружина. Быстро приподняла подол своей недлинной сатиновой юбки, со стремительной деловитостью поправила круглую подвязку на чулке, не стесняясь мужчин и не выпуская папиросу из зубов, и прошипела, выпуская дым ноздрями:

— Ну вы и индивидуум! Уж если бы для меня этот вопрос был индифферентным, так я бы его и не задавала. Мне нужно знать, кем вы были до революции! Покажите ваш паспорт!

Николай показал, и дама, заглянув в него, хлопнула по книжице ладонью и сказала:

— Ха, Романов! Ну что ж, товарищ Романов, будете говорить, на кого вы работали?

Николай, очень довольный уже тем, что в нем не заподозрили бывшего царя, закивал:

— Конечно, безо всякого труда я отвечу на все ваши вопросы. Я с семьей жил на Малой Морской и служил в торговой фирме "Генрих Урлауб", занимавшейся продажей разных гидравлических приспособлений — насосов и так далее. Незадолго до революции я отправился… в Тобольск, будучи командирован владельцем фирмы. Возвращаюсь в родной город только сегодня, а квартира на Малой Морской уже занята. Что же делать? Мне ведь нужно где-то жить.

— Главное не то, где вы станете жить, а на что вы будете жить! несколько подобрела властная представительница домового комитета. — Вашего гидравлического Урлауба, уверена, в городе и в помине нет, поэтому вам и всем взрослым членам вашей семьи, гражданин Романов, придется работать. Конечно, вы приехали издалека, но человек, вижу, культурный, газеты почитывали. Так вот, наше народное правительство всех теперь заставило работать, ибо неработающий не имеет права и на еду. Идите на биржу труда, ищите работу счетовода, бухгалтера, учителя — что вашей душе угодно. Это обеспечит вам и вашей семье хотя бы минимум средств для существования. Иначе — голодная смерть!

Николай выслушал эту строгую нотацию, произнесенную заученно, казенно, но и с каким-то душевным участием одновременно, и сказал кротко и тихо:

— Хорошо, я сделаю так, как вы рекомендовали, но, по крайней мере, вы не дадите мне и членам моей семьи умереть от рук каких-нибудь бандитов, которых, я слышал, много в Петрограде. Ведь если вы не устроите нас на квартире, то именно так и может случиться…

Женщина раздраженно хмыкнула и затушила окурок так, будто сердилась именно на него.

— А вы-таки интересный индивидуум, товарищ Романов! Бандитов на улицах Петербурга и в царские времена было немало, сейчас же — время перемен, народ частично не совсем правильно понял, как нужно пользоваться свободой. Да, в городе много бандитов, много разврата, но нет профессиональной проституции, процветавшей во времена Николая Романова и раньше. Разницу нужно ощущать кожей, товарищ. Ну да это так, к слову. Что касается квартиры, то вы получите её — пустующих сколько угодно. Правда, вначале вам придется сходить на Гороховую улицу и принести оттуда свидетельство в отношении себя и всех членов вашей семьи о том, что товарищи не против вашего вселения в квартиру, подведомственную нашему комитету. А может быть, вы какой-нибудь контрик?

— В какой же дом на Гороховой мне нужно сходить, и что за учреждение размещается в нем?

Женщина посмотрела на Николая с презрительной веселостью:

— Ну и наивный же вы индивидуум, товарищ Романов! Вся Россия знает, что на Гороховой, 2 находится Петроградская чека. Идите, идите, познакомьтесь с товарищами!

Когда Николай, унылый и растерянный, вышел во двор к своим, его понурый вид красноречиво говорил о том, что его постигла неудача. Рассказав о разговоре с председателем домового комитета, он услышал от Томашевского:

— Николай Александрович, не тревожьтесь, я вас провожу туда. Кстати, из Екатеринбурга я тоже прихватил нужный паспортишко, чтобы в поезде не поручиком белой армии ехать. Вместе пройдем в чрезвычайку. Если что-то заподозрят — отобью вас, уйдем дворами. Я ведь петербуржец, рядом жил, все в округе знаю. Только уж пистолетик мне отдайте…

Извозчика брать не стали. Поплелись через Дворцовый мост, и город внешне казался Николаю словно бы и тем же самым, где в зданиях не изменилось ничего со дня его отъезда в Тобольск, но в то же время был не тем уже потому, что он не являлся его столицей, был во власти ненавистных большевиков, поправших Россию.

Вход в Петербургскую чрезвычайку можно было узнать издалека — рядом с ним стояли два красноармейца в шинелях до пят, в суконных шлемах с нашитыми звездами, а к стволам их трехлинеек были примкнуты длинные трехгранные штыки.

— Паспорта! — преградили они дорогу Николаю и его молодому спутнику, а когда документы были тщательно изучены, суровые стражи в средневековых шишаках отправили их за угол, где был вход, ведущий в "жилотдел".

Когда Николай вошел в жилотдел Питерской чрезвычайки, то увидел сутолоку, и ему показалось, что ничего в чиновничьих присутствиях с дореволюционных пор не изменилось. По-прежнему трещали письменные машинки, по-прежнему просители подходили к столам ответственных лиц с заискивающими улыбками, начинали говорить робкими, тонкими голосами, все так же сурово-недоступны были ответственные лица. Правда, теперь они были облачены не в пиджаки и сюртуки, а в армейские гимнастерки без погон, только на воротниках у некоторых виднелись петлички с какими-то изображениями геометрических фигур.

— Ну чего прешь, чего прешь, как бык невыгулянный! — слышался грозный оклик одного из начальников. — Ты мне чернильницу чуть не опрокинул, мать твою разтак!

— Еще раз спрашиваю, в третий раз уже, — кем, гражданин, был тебе выдан этот липовый документик? Или хочешь за стеночку пройти, где тебя не так спросят? — звучал из другого угла голос, напоенный ядом змеиной угрозы.

Николай встал в очередь, создавшуюся у стола одного из работников жилотдела. На душе было скверно. "Вот сейчас эти доки посмотрят на все наши паспорта, признают их фальшивыми, но, кроме этого, сразу же поймут, кто такие эти Романовы. А ведь раньше один росчерк моего пера мог привести к тому, что каждую такую мокрицу, которая корчит из себя властелина, выслали бы из Петербурга в двенадцать часов, посадили бы в каталажку, отправили бы на каторгу. Теперь они отплатят мне сполна: вышлют, посадят, отправят, а скорее всего — убьют".