Возвращение из Индии
Шрифт:
— Впервые в жизни вы получили возможность увидеть все это великолепие. Эту красоту… Какое значение имеет комната? Важно лишь, чтоименно вы можете увидеть, оставаясь в ней. Этот божественный вид, эту реку, эти причалы, этих паломников… и эту накрывшую нас ночь! Что заставляет вас спать в каком-то забытом богом углу? Вы достойны самого лучшего. — А затем она неожиданно добавила: — Что вас беспокоит на самом деле? Если мне не изменяет память, прошлую ночь мы все трое провели вместе со старым индусом в одном очень тесном купе…
Лазар все это время хранил молчание с хмурым видом, явно показывавшим, что ему совсем не нравится привычка жены усложнять ситуацию. Но она с беспомощным выражением лица обратилась к нему в надежде, что ему удастся склонить меня; в подтверждение своей просьбы она тихонько коснулась его рукава, и Лазар тихо произнес:
— Оставь его, Дори. Он сам в состоянии решить, где именно он предпочитает провести эту ночь, и, пожалуйста, перестань его дергать.
На что она ответила мужу:
— Нет. Это нечестно. Нечестно, чтобы он спал черт знает где со всеми этими бродягами. — И тут же, безо всякого перехода (похоже, что она на самом деле была перевозбуждена) заявила, что мы должны немедленно отправиться на поиски нового отеля, который удовлетворил бы нас всех, раз уж я так упорно отказываюсь разделить с ними этот номер.
И в этот момент я перехватил устремленный на меня взгляд Лазара, полный отчаяния.
— И в самом деле — почему бы вам не провести эту ночь вместе с нами? Если вы согласитесь, будут сами собой решены все проблемы. Завтра утром мы уедем отсюда… Здесь такой чудный воздух… и бесподобный вид.
Его глаза глубоко запали, а кожа выглядела настолько серой, что на мгновение у меня вновь мелькнула мысль, что со здоровьем у него не все в порядке. Тем временем индусы решили за нас все наши проблемы, и двое парней, сверкая ослепительно белой улыбкой, притащили раскладушку и большую красную ширму, украшенную орнаментом из змей, и жена Лазара без дальнейших церемоний указала им место у окна, где они поставили эту раскладушку и развернули ширму. Лишь после всего этого она повернулась ко мне и сказала:
— Вот тут, за ширмой, можете оставить свой рюкзак. И ради бога, не беспокойтесь — мы будем вести себя тише, чем мыши… вы даже не поймете, в комнате мы или нет.
И я сдался. Вид, открывавшийся с маленького балкона был настолько ошеломляющим и великолепным, включая изобилие цветочных горшков, и так все это вместе взятое отличалось от стиснутости нашего бытия в железнодорожном вагоне во время долгого нашего путешествия, что я не смог заставить себя только из нежелания оставаться с Лазарами в одной комнате отказаться от всего этого, — в особенности, зная, что жена Лазара не успокоится, пока не переберет все существующие в округе гостиницы в поисках подходящего номера для меня. А кроме того мне было очень жаль самого Лазара, выглядевшего совершенно изнуренным. Но и при этом, даже если я принял решение переночевать с ними в одной комнате, это вовсе не обязывало меня сейчас прятаться за ширмой на огромной кровати, ожидая, пока они переоденутся, примут душ, стараясь при этом каким-то нечаянным образом не показаться мне на глаза. И хотя собственная моя одежда была столь же пропитана пылью и я тоже больше всего хотел бы постоять под душем и переодеться, я тут же заявил, что намерен совершить небольшую ознакомительную прогулку и посмотреть поближе на толпы бесчисленных паломников, погружающихся в воды Ганга, и увидеть, если повезет, еще до наступления темноты, ритуальную кремацию, известную как «огненные плоты», обязательно упоминаемые во всех путеводителях. Лазар, который уже успел освободиться от обуви и рубашки и теперь был занят тем, что массировал свой большой живот, произнес с усталой улыбкой:
— Даже если вы совершенно уверены, что не заблудитесь, как это случилось с нами, сделайте, пожалуйста, одолжение и сообщайте нам время от времени, где вы находитесь, потому что я не заметил поблизости ни единой улицы… Ведь вокруг все — одно сплошное пространство, и если вы случайно здесь потеряетесь, вам придется, как минимум, воплотиться в кого-нибудь другого, рожденного в этих краях. Без этого мы рискуем никогда больше вас не увидеть.
И тут все мы разом расхохотались. И примирились, простив друг другу собственную упертость. Я пообещал вернуться к определенному времени, как если бы Лазары и впрямь были моими родителями.
Когда я спустился в маленький садик перед фасадом гостиницы и посмотрел на лабиринт галерей, беседок, двориков и навесов, окружавших меня, то на какой-то момент испугался, что никогда уже не найду обратного пути. И решил найти какого-нибудь юношу, или девушку, которые послужили бы мне проводниками в этой путанице. И тут под одним из деревьев я заметил маленького носильщика; он сидел в окружении приятелей и ужинал. И хотя его английский язык весьма условно можно было признать таковым, я попросил его довести меня до реки, потому что он все-таки произвел на меня хорошее впечатление не только своей расторопностью, так понравившейся жене Лазара, но и своей деликатностью и тактом. Я не сомневался, что он доставит меня обратно в гостиницу живым и невредимым. И странно, при мысли о гостинице я ощутил что-то вроде укола в сердце — чувство, происхождение которого для меня самого явилось загадкой.
И в самом деле, он ловко довел меня до уреза воды, а затем и к причалу, который он называл Лалита. Нам пришлось спуститься по множеству полуобломанных ступеней, пробираясь сквозь разноцветные толпы обдававших нас своим особым запахом паломников, браминов и нищих. А затем, безо всякого предупреждения, носильщик водрузил меня на борт лодки, в которой уже находились двое молодых скандинавов. Вслед за этим мы толкнулись… и течение понесло нас неспешно к середине реки, откуда священные ритуалы проглядывались лучше всего. Мы видели женщин, закутанных в сари, изящно и безмолвно погружавшихся в священные воды, придерживая при этом обеими руками свои распущенные волосы; мы видели полуголых мужчин, уходящих глубоко под воду, — и долгие минуты проходили до тех пор, пока там, в глубине, свершалось ритуальное омовение, после которого они появлялись вновь. В отдалении по берегам реки мы видели множество причалов и пристаней, на которых теснились толпы паломников, каждый из которых истово свершал свои религиозные обряды; меня поразило какое-то возбужденное безмолвие, царившее над всем. А вслед за этим, в сгущающихся сумерках громкоговорители, хрипя, затянули долгие песнопения-мантры, и огромное количество купальщиков стали выходить из воды к кромке берега или к ступенькам, дабы присоединить свой голос к молитвам, сопровождая пение сложными упражнениями йоги. Лодочник отложил весла и опустился на колени, молясь вместе со всеми, в то время как лодка миновала очередной причал, где кольца белого дыма поднимались над пламенем огромного погребального костра. Оба молодых скандинава и я, не отрываясь, смотрели на лодочника, совершенно ушедшего в свою молитву, в то время как сама лодка, изменив направление и двигаясь бесцельно посередине реки, дала нам возможность заметить, что в то время, как один ее берег был густо усеян толпами народа, теснившимися на причалах и по кромке реки, равно как и на ступенях крепостных стен и храмов, другой, противоположный берег, был покинут людьми и абсолютно пуст, не обнаруживая ни единого строения, ни хотя бы одной человеческой фигуры: все сущее словно растворилось в пустоте небес, как если бы оно испарилось и кануло в небытие прямо посередине реки, превратившись в ничто. Когда пение наконец прекратилось, лодочник поднялся с колен и снова взялся за весла, глядя перед собой затуманенным взором. Я обратился к нему дружеским тоном и сказал: «SHIVA».
Я сказал так, вычитав из путеводителя, который Лазар держал при себе, что Варанаси являлся, так сказать, отчим домом бога Шивы (что означает «Разрушитель»). Темное лицо лодочника немедленно наполнилось живейшим интересом, и он закивал изо всех сил, но при этом не преминул поправить меня «Вишванат», выпустив весла, он раскинул широко руки, как бы приглашая обнять всю Вселенную. «Вишванат», — повторил он, как бы подчеркивая, что это имя больше и важнее, чем Шива. Аккуратно дотронувшись пальцем до точки, расположенной у меня на лбу на месте «третьего глаза», я мягко произнес еще раз: «Шива. Шива?» Оба молодых скандинава взирали на нас, выпучив глаза. Но лодочник твердо стоял на своем, хотя заметно было, что он польщен моей осведомленностью. Тем не менее он вновь поправил меня — «триамбака, триамбака» — и опять повторил: «Вишванат, Вишванат». Заметив, что я разочарован услышанным, он, в конце концов, покорно согласился со мной и произнес с застенчивой улыбкой: «Да. И Шива тоже. И Шива тоже».
Когда окончательно стемнело, коротышка-носильщик привел меня к одному из помостов, где тела умерших предавались огню.
Впервые я увидел, как люди несли цветы и сласти, чтобы бросить их в пожарище, после чего, стоя в некотором отдалении, поскольку коротышка попросил меня не приближаться к огню слишком близко, я долго стоял, наблюдая, как ритуальный огонь пожирает тела, в то время как семья покойного, усевшись в кружок, тихо напевала священную мантру. Так я дождался момента, когда ритуальный костер погас, и в темноте, разгоняемой лишь светом факелов, все родные, поднявшись, встали кругом, собирая ритуальный пепел, в то время как один из них разбивал кости черепа, чтобы освобожденная душа усопшего обрела покой в водах Ганга; весь пепел должен был последовать туда же. Только после этой операции я мог вернуться в свой отель, окутанный темнотой. Я дал носильщику несколько рупий, и он поблагодарил меня, сложив ладони вместе и приложив их к груди. Но и после этого он не оставил меня, поскольку не был уверен, что я найду нужную мне дверь, а потому сопроводил меня по невидимым в темноте ступеням до тех пор, пока я не уткнулся носом в дверь нашего номера. Тихонько постучав, я заявил о своем возвращении, а не услышав ничего в ответ, слегка приоткрыл дверь. В комнате было темно, и огромные кровати были пусты. Похоже, что в мое отсутствие Лазары совершили перестановку. На балконе я разглядел два грузных силуэта. Подойдя ближе, я понял, что они недавно приняли душ, их волосы еще не просохли. Все, что осталось от великолепного вида, открывавшегося с балкона несколькими часами ранее, сейчас было накрыто густым покрывалом тьмы, в которой исчезли и храмы, и причалы, и только здесь и там несколько одиночных факелов высвечивали прибрежные заросли Ганга, бросая причудливые колеблющиеся тени. Рядом с Лазарами находилась скамейка, покрытая куском расшитой материи; на скамейке стояло несколько тарелок с остатками ужина. Они не заметили моего появления, глубоко погруженные в какой-то разговор. Я тихонечко постучал в балконную дверь, и они оба тут же повернулись в сторону стука; улыбка на их лицах давала мне все основания предполагать, что они и в самом деле рады меня видеть, — ни дать ни взять родители, дождавшиеся своего сына. Выходило, что все это время они не покидали своего номера, оставаясь на маленьком балконе, наслаждаясь открывающимся видом.