Возвращение к истокам
Шрифт:
Из дома никак не могли заметить его приближения. Трудно сказать, ожидали ли они нового визита Палача. Если и да, то уж по крайней мере не так скоро. Вполне вероятно, что они все еще вспоминали его прежнее посещение — слишком необычным, наглым и неожиданным должно оно было показаться всем, кто бесцельно проводил время взаперти. Конечно, Болан внес сумятицу в их души — вот и славно, пусть теперь понервничают, это только на руку ему. Противник, который деморализован и не знает, с какой стороны ждать опасности и ждать ли вообще, — вдвойне уязвим.
Приблизившись к разрушенным воротам, Болан сделал короткую передышку и, прежде чем ступить на вражескую территорию, вызвал себе на подмогу первую огненную птицу. Ракета с ревом сорвалась с крыши «броневика» и устремилась точнехонько к правому крылу здания. Через несколько мгновений последовал оглушительный взрыв.
Огненный смерч взметнулся над домом, разбрасывая во все стороны оплавленные кирпичи, горящие обломки мебели и разорванные в клочья тела людей, которые так и не успели ни понять, ни почувствовать, что же с ними произошло. По-своему счастливый, безболезненный конец... Не пробудившись толком, они навсегда уснули мертвым сном. Да, в новых технологиях убийства есть какая-то особенная прелесть!..
Те, кто уцелели, в ужасе метались по полуразрушенным этажам и, не придя еще в себя со сна, с отчаянной решимостью выпрыгивали вниз из окон — и немедля попадали в смертоносные объятия огня.
Мак поддал еще жару, пальнув по ним из своей М-79, а сам тем временем, по кругу обходя лужайку, неуклонно приближался к цели — низкому бунгало в южной части территории.
«Броневик» выплюнул в сторону усадьбы новую ракету, которая, будто нарочно, угодила в охранников, сбившихся в кучу на подступах к бунгало. В ответ гулко заухали обрезы, с разных сторон длинными очередями ударили пулеметы.
Кажется, какая-то шальная пуля все же зацепила Палача, но сейчас, в смрадном огненном бедламе, он не придал этому значения. Если он по-прежнему живой и может двигаться — на остальное наплевать!
Вперед, вперед!
Несколько раз он пустил в ход свою винтовку, и она пропела огненную колыбельную ублюдкам, призывая их забыться вечным сном. Что и говорить, эта штуковина еще ни разу не сфальшивила — и слова, и мелодия ее всегда оказывались к месту, им внимали все, хотели или нет.
Болан чувствовал, как у него по шее течет кровь. Левая рука внезапно сделалась тяжелой и непослушной, хотя боли он почти не ощущал. Четыре кандидата на спасение душ, дико выпучив глаза и потрясая обрезами, возникли, будто ниоткуда, у него на дороге и тотчас пожалели о собственном неблагоразумии — четыре последовательных выстрела размозжили им головы, отпустив разом все грехи, и боевики, как один, опрокинулись навзничь на землю.
Теперь Болан почувствовал вкус крови на губах и странную, баюкающую теплоту в груди.
Тогда он вновь обратился к «броневику» и нанес третий удар — по хлипкой постройке, оставшейся у него за спиной. Этот залп довершил начатое двумя предыдущими — огонь разлетелся по всей территории, цепко прихватывая крыши соседних построек. Теперь пожар угрожал уже и крайнему к югу, самому дальнему бунгало. Надо было спешить.
Когда он, наконец, достиг цели, занялась боковая стена. Ударом ноги Болан высадил дверь и ворвался в помещение. Несчастную итальянскую домохозяйку, верную жену его лучшего друга, он заметил сразу. Она сидела в углу, сжавшись в комочек, и с ужасом глядела на него. В ее глазах он прочитал готовность к неминуемой и страшной смерти. Отшвырнув оружие, Болан молча подхватил Ангелину, перебросил ее безвольное обнаженное тело через свое омертвевшее левое плечо и огромными скачками устремился прочь из бунгало. В правой руке его громыхал могучий «отомаг» и расчищал ему путь.
А стая дикарей, словно почуяв запах крови и нарастающую уязвимость жертвы, сгрудилась в одном месте и пыталась достать Палача, добить его. Они не понимали, что в отличие от них он не испытывает страха перед огнем, что вообще он не испытывает страха — за себя, по крайней мере. А та, за которую он мог бы опасаться, лишь удваивала его силы. Нет, сейчас он был непобедим.
Четвертая — пошла!
Огонь охватил все, и Болан выскользнул из пламени с бесценной ношей, чтобы, возвратить ее из мира дикости в мир нежный нецивилизованный. Во всяком случае он этого хотел.
Он отнес женщину в машину, в свое тихое, надежное пристанище, и, произнеся напоследок что-то ласковое и ободряющее, тотчас же вернулся к полыхающему дому.
Возле развороченной стены он вдруг наткнулся на счастливчика, каким-то чудом уцелевшего и пытавшегося выползти из огненного ада.
Да и то сказать — уцелевшего, какое там!..
Парень был похож на ребенка, который забрался в огонь посмотреть, каков он изнутри. Лицо и все тело его были покрыты страшными ожогами, но он дышал, все понимал и судорожно дергался из стороны в сторону, взывая к Богу, чтобы тот ему помог. Давным-давно отвергнутый им Бог... А кто еще мог милость оказать? Ведь рядом не осталось никого...
Тут он заметил Болана. В глазах затрепетали искорки надежды.
— Болан, подари мне жизнь! Прошу... — чуть слышно прошептал он почерневшими губами.
Глаза Болана сузились при виде жалкого, беспомощного существа, и он поднял «отомаг», чтобы уменьшить муки обреченного. Голоса он не узнал, да и не мог при всем желании, а вот манеру выговаривать слова он очень хорошо запомнил. Даже слишком.
Что делать, умирать никто не хочет. И когда нет шансов жить, надежда разгорается с особой силой.
Болан ответил ледяным тоном, в котором сквозила плохо скрываемая ярость:
— Я знаю, Симон, ты всегда любил жизнь. Так скажи же, почему с мольбой о ней ты обратился ко мне в Питтсфилде. Ответь, и я тебе подарю ее, парень.
Измученные глаза медленно скользнули по развороченной стене дома — к тому месту, где еще недавно позади запертой двери располагался «тронный зал». И Болан увидел: в дыму, среди языков пламени стояла странная кровать — эдакое хитроумное медицинское приспособление со множеством никелированных трубок, свисающих ремней, микроподъемных механизмов... По краям болтались наручники, от жара подвижный матрас вздыбился, и на вершине его, без всяких признаков жизни, покоилось чье-то убогое тело, вернее, половина того, что когда-то называлось человеком.
И внезапно в голове Болана не осталось ни единого вопроса. Все, точка!
Он вложил пулю точно между горящих, умоляющих глаз, уронил снайперский значок на грудь «неисправимого романтика» и зашагал прочь.
Да, с вопросами покончено. Сразу — и навсегда.
Он все-таки нашел «Иисуса» — если только эти библейские имена имели в данной ситуации какое-либо значение.
Человеком, стоявшим на вершине пирамиды, — так сказать, Царем Царей — был Оджи Маринелло.
Так и сдох, будто собака, на не нужной никому территории.