Возвращение к звездам

Сухинов Сергей Стефанович

Акимов сидел, глубоко погрузившись в кресло и полузакрыв глаза. Он ждал, пока хронотехник - его звали Игорь - не закончит последнюю проверку "катапульты".

– Все в порядке, Андрей Иванович, - закашлявшись, сказал, наконец Игорь.
– Я думаю, можно докладывать комиссии, как вы полагаете?

– Это ты меня спрашиваешь, Игорь?
– глухо сказал Акимов.
– Надо, так докладывай, тебе виднее. Только не тяни...

Он не спал от волнения уже две ночи и потому не мог сдержать легкого брюзжания. Все происшедшее за последние дни - правительственный прием, перелет из Москвы, долгие часы подготовки и инструктажей, одинокие бессонные ночи, - все это как-то размылось, ушло в сторону как далекие

воспоминания. Сейчас он мог думать только об одном - о прошлом, которое ему предстояло увидеть. И пусть он перенесется на век назад лишь бесплотным наблюдателем, неспособным изменить в давно ушедшем времени движение ни единого атома; пусть даже все его перемещения рассчитаны почти до деталей. Важно другое - ведь все пережитое им смогут позднее увидеть в мнемозаписи миллиарды людей, завершающих строительство коммунизма. Ради них и была с неимоверными трудностями создана хронокатапульта; ради них страна, не страдающая пока от избытка электроэнергии, отдавала ему, Акимову, годовую выработку всей Куйбышевской ГЭС...

Где-то вдали он услышал приглушенный голос Игоря, докладывающего Председателю комиссии о готовности хронокатапульты к броску в 1922 год, ровно на сто лет назад.

"Хороший парнишка, - тепло подумал Акимов.
– Именно от таких умных и знающих ребят многое зависит и на Земле, и в космосе. А учить их нужно не только на лекциях, но и в живом деле. Главное - не просто уступать им дорогу, но и помогать, если это необходимо. Так что лелеять свой стариковский почет в унылой пенсионной тишине просто нет времени. Да и бог с ним, с почетом..."

– Еще три минуты, - сказал Игорь, усаживаясь перед пультом управления в такое же кресло, как у Акимова.
– Вы не волнуйтесь, Андрей Иванович, выведу точно. Хотите, завтра поедем с ребятами порыбачить на Волге? Они очень просят...

– Обязательно поедем, - расслабленно сказал Акимов.
– Куда хотите поедем. Мне теперь надо запасать впечатления впрок. Знаешь, Игорь, что я открыл на старости лет? Надо все время возвращаться к Земле, иначе не сможешь вернуться к звездам.

– Я это знаю, - пробормотал хронотехник.

– Я тоже. Но вот в чем штука - с годами начинаешь понимать то, о чем научился говорить еще в детском саду. Очевидно, в этом и состоит взросление человека.

Пульт вдруг разгорелся множеством ослепительных огней, а откуда-то снизу в зал потек гул - сначала слабый, еле слышный, потом стремительно набирающий чудовищную грозовую силу.

– Начали!
– срывающимся голосом закричал Игорь.
– Начали, Андрей Иванович!

Все поплыло перед глазами Акимова. Со всех сторон его окутала мягкая, чуть светящаяся мгла, насыщенная тысячами неясных шорохов. Скоро он почувствовал, как начинает постепенно исчезать ощущение собственного тела. И тут колышущаяся пелена исчезла, и он увидел, как на далеком горизонте набухает розовый рассвет.

Акимов медленно летел над черной, напитанной весенней влагой степью. Небо над ним было белесым, чуть подсвеченным восходящим солнцем, а в густой синеве на западе еще слабо светились последние звезды. Было удивительно тихо, как бывает только в предутреннем сне, и он почувствовал себя большой бестелесной птицей, отправившейся в далекий перелет. Ему захотелось испытать свои новые крылья, и, сделав плавный вираж, он повернул на север, стремительно набирая скорость. И увидел далеко впереди поселок.

Он состоял из нескольких десятков приземистых деревянных домов, покрытых соломой, и теснился на дне узкой балки, рассеченной прихотливыми узорами серебристой речки. Многие дома были перекошены, запущены, забиты посеревшими от времени досками: не так давно кончилась гражданская война, и не все еще вернулись в родные места, а многие так никогда и не вернутся.

Акимов не спеша пролетел над деревенской улицей, стараясь запомнить и разбитые в грязь узкие колеи, и тощие штабеля дров, жмущиеся к стенам домов, и красный выцветший флаг над крыльцом местного сельсовета. Но людей он нигде не встретил и потому снова поднялся в небо. За речкой он увидел поле, почти высохшее под лучами весеннего солнца. Там копошились десятка три женщин и стариков, пытающихся с помощью двух хилых лошаденок распахать неподатливую землю. Акимов знал, что нужно спешить, но не мог не спуститься к работающим людям. Он старался запомнить лицо старика, упрямо ведущего гнедую лошадь под уздцы, и тонкие фигуры трех мальчишек, впрягшихся в тяжелый плуг, и карие глаза молодой женщины, закутавшей лицо от пыли белым платком. Потом под ним опять замелькала серым полотном степь, а через несколько минут он увидел впереди широкую полосу воды и понял, что это Волга.

Вся страна, полуразрушенная, голодная, поднимающаяся из руин, расстилалась перед ним от горизонта до горизонта по обоим берегам великой реки. Гражданская война, интервенция, две страшные засухи прокатились по ней губительным смерчем за какие-то четыре года, но упрямые ростки новой жизни везде поднимались на глазах, и было видно, что никакая сила не в состоянии вогнать их обратно в небытие и прах. Акимов пролетал над десятками городов и деревень. Он помнил, что Игорь снимает с него мнемограмму, и потому старался превратиться в бесстрастную кинокамеру, готовую запечатлеть все и вся в своей механической памяти. И только когда впереди темным островом выплыл ему навстречу гигантский город, его сердце снова дрогнуло и он вновь обрел способность осознавать происходящее...

Ориентируясь по кремлевским башням, он без особого труда нашел здание Совета Народных Комиссаров и скоро оказался в Свердловском зале, заполненном сотнями людей. Некоторое время он плыл над рядами кресел, вглядываясь в лица делегатов и не решась взглянуть на трибуну, и только когда все дружно встали и зааплодировали, Акимов понял, что сейчас будет говорить Ленин.

Для Акимова исчезли и зал, и длинный стол с президиумом, и даже он сам - все сосредоточилось в невысокой, с детства знакомой фигуре человека, энергично выступающего с трибуны. В нем не было ничего необычного, выходящего за рамки того облика, который создает каждый в своем сознании после посещения Мавзолея и знакомства с немногочисленными документальными фотографиями. Но Акимов видел живого человека, чувствовал себя его современником и был по-настоящему потрясен.

Он не мог ничего слышать, но знал, что Владимир Ильич закрывает свой последний съезд и говорит о роли партии в революционной борьбе рабочего класса, о непобедимости завоеваний Октября. Сколько раз потом люди в годы самых тяжелых испытаний будут повторять ленинские слова о том, что никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний нашей революции не возьмет назад, ибо это уже не наши, а всемирно-исторические завоевания.

...Когда Акимов снова пришел в себя, он увидел словно в тумане лица членов комиссии и тревожные глаза хронотехника.

– Все хорошо, - с трудом выговорил Акимов.
– Я... видел...

Он сорвал с себя паутину проводов и, поднявшись, на негнущихся ногах пошел к выходу. Хотелось сказать что-то ободряющее людям, окружившим его, но сил для этого не было, и Акимов только улыбался и пожимал протянутые со всех сторон руки. Он не помнил, как очутился в лифте и спустился на первый этаж, где его уже ждали все остальные работники Института Времени, радостные и возбужденные. Собравшись с силами, Акимов громко сказал: "Спасибо всем вам!" Люди тихо расступились перед ним, и вскоре он увидел бескрайнюю степь, бело-голубой простор, заполненный упругим ветром, и, не оглядываясь, пошел вперед, увязая в зернистом влажном снегу.