Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем
Шрифт:
– Отшельников мы еще не пробовали. Пойдем, что ли? – И странствующий спор продолжал свой путь по извивам тропы.
А к закату дня опередивший спутников Гни сунул голову в тьму пещеры и спросил:
– Что пристало рту лучше: поцелуй, слово или еда?
На что из тьмы послышалось:
– Откуда роса – с земли или с неба?
– Говорят, с неба.
Подошли Инг и Ниг.
– С неба, – подтвердили они.
Недоумевая, Гни снова сунулся головой в тьму, и тотчас же что-то тяжелое ударило его в лоб, сшибло с ног и, выкатившись наружу, легло у входа в пещеру: это был обыкновенный чугунный горшок. Друзья осмотрели
– Спрашивайте теперь вы, – сказал Гни, держась за расшибленный лоб, – с меня довольно.
Отошли в сторону от входа в пещеру и решили заночевать, с тем чтобы утром продолжать путь. Горшок как упал на траву донцем кверху, так и остался лежать.
Первым проснулся Гни – разбудила шишка, вздувшаяся на лбу. В рассветном блеске он увидел сидевшего рядом с ним незнакомца. Незнакомец, приветливо улыбнувшись, спросил:
– К отшельнику?
– Д-да. И вы тоже?
Незнакомец не отвечал и, пряча улыбку в седую клочкастую бороду, разглядывал распестренные зарей росины, сверкавшие с зеленых остриев травы.
– Если и вы к отшельнику, то лучше не ходите.
– Почему?
– Потому что вместо ответа получите вот это. Точнее, этим. – И Гни с досадой пнул чугунный горшок; горшок откатился в сторону, и на травинах, спрятавшихся под его донцем, Гни с изумлением увидел дрожащие в переливах огней крупные живые росины.
– Черт возьми, – воскликнул Гни, – как они пробрались с неба под крышку горшка?!
– Чтоб объяснить то, – заговорил незнакомец, – чтo внутри печного горшка, незачем карабкаться на небо – ответ тут же, под донцем, у земли. А чтоб объяснить то, что зародилось в голове, – незачем странствовать по свету: ответ тут же, под теменем, рядом с вопросом. Загадка всегда делается из разгадки, и ответы – так было и будет – всегда старше вопросов. Не буди спутников, пусть отоспятся: вам предстоит долгий и трудный возврат.
И, прихватив с собою горшок, старик скрылся в тьме пещеры.
В тот же день трое направились в обратный путь.
Добрая традиция сюжетосложения требует, чтобы туда рассказывалось на долгих, а назад – на перекладных. Итак, предположим, что мои трое, стоптав дюжину подметок, подходят к исходу: их встречает родной городок; церковный служка, пробиравшийся, подоткнув рясу, меж луж, чинно раскланивается с Ингом; девушка со вспучившимся животом, завидев Нига, роняет ведра в грязь; завсегдатаи «Трех королей», высунувшись в окно, кричат и машут Гни, – но трое, не выпуская из рук посохов, – мимо и дальше; впереди Ниг: он ведет их к Игноте.
Пришли. Во дворе пусто – лишь колесная колея, насвежо вдавленная в грязь, да ветки хвои от ворот к порогу. Стучат – никого. Ниг толкает, дверь – отскочила; входят в сени. «Здесь». Но и дверь в каморку Игноты настежь; на лежанке мятая солома; в воздухе ладан, и никого. Ниг снял шляпу. Двое других за ним. И, выйдя молча, путники – вслед за зелеными иглами хвои – к ограде кладбища. И меж крестов никого. Только издалека чавкающая о землю лопата. На звук. Провожавших, если и были, уже – нет. Замешкался только могильщик: земля была тугая и противилась лопате.
– Здесь Игнота? – спросил Ниг.
– Здесь. Только если вам от нее что-нибудь нужно, приходите попозднее, когда кончится вечность.
– Нам ничего от нее не нужно, кроме ответа на один вопрос.
– Наше дело –
– Неуч, – процедил Инг.
– Почему нет креста? – осведомился Гни.
– Таким не ставят, – пробурчал могильщик и снова взялся за заступ.
Тогда трое, скрестив посохи, увязали их в крест; когда он раскинул свои прямые деревянные руки над Игнотой, Инг сказал:
– Да, страна вопросов все ширится и множит свои богатства, страна вопросов цветет все пестрее, все ярче и изобильнее, но страна ответов пустынна, нища и уныла, как вот это кладбище. Поэтому…
– Выпьем. Аминь, – подсказал Гни. – Все трое закончили историю там, где ее и начали: в «Трех королях». Уф, все.
Фэв сидел, неровно и хрипло дыша. Глаза нырнули назад, в жир. Председатель не сразу нарушил молчание:
– Что ж, и для вашей истории найдется место в нашей несуществующей библиотеке. – Он окунул пальцы в черную пустоту полок, как бы выбирая место, куда поставить ненаписанную книгу. – Тема ваша – это, по-моему, какой-то веселый катафалк: быстро кружа спицами средь весело мигающих факелов, он пляшет на ухабах, раскачивая пестрыми кистями и погребальной мишурой, и все-таки это катафалк, и путь его к кладбищу. Можете считать меня брюзгой, но вы все, уважаемые за-мыслители, норовите свалить сюжетные концы в одну и ту же могильную яму. Так не годится. Искусство литературного эндшпиля требует более тонких и многообразных разработок. Упасть в яму – легко, выбраться из нее – если она притом глубока – труднее. Ведь не затем же мы отшвырнули перья, чтобы взять в руки лопаты могильщиков.
– Может быть, вы и правы, – качнул головой Фэв, – мы действительно, не знаю почему, чаще делаем ход с белой клетки на черную, чем с черной на белую. Тематические разрешения у нас неблагополучны, потому что… неблагополучны. Но если уж на то пошло, я берусь показать, что умею плыть и против ветра. Это будет недлинно: я столкну экспозицию моей темы в могилу, на самое дно; а затем прошу наблюдать, как она будет оттуда выкарабкиваться – наверх – в жизнь.
– Ну-ну, послушаем, – улыбнулся Зез, пододвигаясь с креслом к рассказчику, – дерзайте.
Фэв поднял лицо кверху, как бы усиливаясь что-то вспомнить, фиолетовые блики прыгнули с потолка на вспучившиеся пузыри его щек.
– Замысел этот закопошился во мне много лет тому. Я тогда был и подвижнее, и любопытнее, ощущал еще тягу пространства и часто путешествовал. Произошло это так: в один из моих приездов в Венецию, идя по предполуденным раскаленным калле и виколетто, я свернул – по нужде – к одному из тех мраморных приспособлений, которые торчат там чуть не из каждой стены и пахнут аммиаком. Вокруг стока, облепив стену пестрыми квадратиками, лезли в глаза адреса венерологов. А чуть в стороне, отгородившись узкой черной рамкой, как-то отдергиваясь всеми своими чинными, черными по белому буквами от аммиачной компании, квадратилось четкое, под черным крестиком, авизо: