Возвращение на родину
Шрифт:
Время шло. Уайлдив был теперь не менее возбужден, чем сам Христиан. Начиная игру, он не имел иных намерении, кроме как зло подшутить над миссис Ибрайт. Выиграть все деньги, честно или иначе, и презрительно вручить их Томазин в присутствии тетки - примерно такая картина смутно рисовалась его воображению. Но люди иной раз далеко уходят от своих намерений даже в то самое время, пока их исполняют, и когда на камень легла двадцатая гинея, сомнительно, чтобы в сознании Уайлдива присутствовало какое-либо намерение, кроме желания выиграть ради собственной наживы. К тому же сейчас он выигрывал
Было уже около одиннадцати, когда Христиан почти с воплем положил на камень последнюю сверкающую гинею Клайма Ибрайта. Через полминуты она отправилась тем же путем, что и остальные.
Христиан повернулся и бросился на папоротники, корчась от угрызений совести.
– Ох, что же мне делать, несчастному?
– стонал он.
– Что мне делать? Ох, да смилуется ли господь над моей грешной душой!..
– Что делать? А жить, как и раньше.
– Не могу я жить, как раньше! Я умру! А вы - теперь я вижу, кто вы! Вы... вы...
– Человек, похитрее своего ближнего.
– Да, человек, похитрее своего ближнего; попросту мошенник!
– Эх ты, бедолага, где же твои приличия?
– Не вам об этом судить! Вот вы и впрямь приличий не знаете: взяли деньги, которые не ваши. Половина этих гиней была мистера Клайма.
– Как это? Почему?
– Потому что пятьдесят я должен был ему отдать. Так миссис Ибрайт велела.
– О? Вон что! Гм! Было бы учтивее с ее стороны отдать их его жене Юстасии. Но теперь и они в моих руках.
Христиан снова надел башмаки и с тяжкими вздохами, которые были слышны на порядочное расстояние, кое-как собрал воедино свои разметанные по траве руки и ноги, встал и, пошатываясь, удалился. Уайлдив протянул руку закрыть фонарь, намереваясь сразу вернуться домой, так как считал, что уже поздно идти за женой в Мистовер, тем более что ее все равно обещали отвезти домой в капитанской коляске. Когда он уже закрывал маленькую роговую дверцу, из-за соседнего куста поднялась темная фигура и ступила в круг света, отбрасываемый фонарем. Это был охряник.
РЛАВА VIII
НОВАЯ СИЛА МЕНЯЕТ ХОД СОБЫТИЯ
Уайлдив уставился на него. Венн равнодушно поглядел в сторону Уайлдива и, ни слова не говоря, неторопливо уселся на то место, где только что сидел Христиан, сунул руку в карман, вынул соверен и положил его на камень.
– Вы следили за нами вон из-за того куста?
– спросил Уайлдив.
Охряник кивнул.
– Делайте ставку, - сказал он.
– Или духу не хватает продолжать?
Тут следует заметить, что игра в кости - это такая забава, которую легче начать с полными карманами, чем бросить, когда они еще полны; и хотя Уайлдив в более спокойном состоянии, пожалуй, отклонил бы такое предложение, но сейчас недавний его успех совсем вскружил ему голову. Он положил одну из гинею на камень рядом с совереном охряника.
– Моя - гинея, - сказал он.
– Которая не ваша, - саркастически заметил Венн.
– Нет, она моя, - надменно отвечал Уайлдив.
– Она моей жены, а что ее, то мое.
– Очень хорошо. Начнем.
– Венн встряхнул стаканчик и выбросил последовательно восемь, десять и девять очков: общий счет за все три хода получился двадцать семь.
Это подбодрило Уайлдива. Он взял стаканчик, и его три хода дали сорок пять очков.
Цок! На камень лег второй соверен охряника против его первого, который теперь положил Уайлдив. На этот раз Уайлдив выбросил пятьдесят одно очко, но ни одной пары. Охряник сдвинул брови, выбросил три туза и забрал ставки.
– Ну вы опять при своем, - презрительно сказал Уайлдив.
– Давайте-ка удвоим ставки.
– Он положил две гинеи Томазил, охряник свои два фунта. Выиграл Венн. Новые ставки легли на камень; игра продолжалась.
Уайлдив был нервный и легко возбудимый человек, и азарт игры уже сказывался на нем. Он передергивался, дышал прерывисто, вертелся на месте; а сердце у него билось так, что это почти было слышно. Венн сидел с бесстрастно сжатыми губами, глаза его чуть поблескивали, как две искры; казалось, он не дышал. Он мог быть арабом или автоматом; он в точности походил бы на статую из красного песчаника, если бы не движенья руки, державшей стаканчик с костями.
Счастье склонялось то на одну сторону, то на другую, никому не оказывая предпочтения. Так прошло минут двадцать. Свет свечи привлек уже множество мошек, бабочек и других крылатых ночных тварей; они носились вокруг фонаря, влетали в огонь, ударялись о лица игроков.
Но те не обращали на все это никакого внимания; глаза их были прикованы к небольшому плоскому камню, который для них был ареной не менее обширной и важной, чем поле сражения. К этому времени в игре наступил перелом; охряник теперь непрерывно выигрывал. Под конец шестьдесят гиней - пятьдесят, принадлежавших Томазин, и десять Клайма - перешли к нему. Уайлдив был вне себя, взвинчен и раздражен до неистовства.
– "Отыграл свой сюртук", - язвительно заметил Венн.
Еще один тур - и ставки попали в те же руки.
– "Отыграл шляпу", - продолжал Венн.
– О-о!
– пробормотал Уайлдив.
– "Отыграл часы, отыграл все деньги - и вышел в дверь богатым человеком".
– Венн прибавлял фразу за фразой, по мере того как ставка за ставкой переходила в его руки.
– Ставлю еще пять!
– вскричал Уайлдив, кидая монеты на камень.
– И к черту три хода - пусть один решает!
Красный автомат, сидевший напротив, умолк, кивнул и тоже выложил пять золотых. Уайлдив встряхнул стаканчик и выбросил пару шестерок и еще пять очков. Он захлопал в ладоши:
– Ага, наконец-то моя взяла, ура!
– Играют двое, а метал пока один, - сказал охряник, спокойно опрокидывая стаканчик. Взгляды обоих так напряженно сходились к одной точке на камне, что казалось, их можно было видеть, как лучи в тумане.
Венн поднял стаканчик - на камне лежали три шестерки.
Уайлдив рассвирепел. Пока охряник собирал ставки, Уайлдив схватил кости и стаканчик и со страшным проклятием зашвырнул их в темноту. Потом вскочил и принялся бегать взад-вперед, как помешанный.