Возвращение с того света
Шрифт:
– Не знаю, – недовольно сказал он, ставя канистру возле ямы, – за каким хреном тебе каждый раз этот цирк?
– Почему цирк? – выуживая из-под рясы пачку «Парламента», немного обиженно удивился отец Алексий. – Ты сам подумай: что такое смерть? Это же самое важное событие в человеческой жизни!
Подведение, можно сказать, итогов… Жениться можно хоть сто раз, детей нарожать кучу, а умираешь-то только однажды! Такое событие должно запоминаться. А тебе бы все, как в шашках, – раз, и нету…
Нельзя так легкомысленно к этому относиться, – назидательно
– Тоже мне, бюро добрых услуг, – криво усмехнулся богомаз, извлекая из заднего кармана комбинезона две пары толстых резиновых перчаток и протягивая одну «попу». – Давай кончать эту бодягу, с души уже воротит, да и жрать охота.
Отец Алексий без сожаления бросил недокуренную и до половины сигарету в яму, носком кроссовка посталкивал туда же выброшенные отсечкой пистолета гильзы, натянул перчатки и, крякнув, взялся одной рукой за ручку канистры, а второй за дно.
– Давай, – скомандовал он.
Вдвоем они перевернули канистру и осторожно, чтобы, упаси боже, не забрызгаться, вылили ее содержимое в яму. По всей церкви распространился нестерпимый запах тухлых яиц, в яме зашипело, и оттуда повалил легкий дымок. Богомаз заглянул в яму, и его передернуло.
– Вот дерьмо, – перехваченным голосом выговорил он.
– Если будешь блевать, то, пожалуйста, в яму, – деловито сказал «батюшка», извлекая из-за кучи земли лопату. – Что-то ты сегодня лирически настроен, – добавил он, начиная засыпать яму.
– А у меня проблемный день, – ответил богомаз, берясь за ручку второй лопаты.
Вдвоем они быстро засыпали могилу лейтенанта Силаева и утрамбовали землю заранее припасенной трамбовкой – круглым поленом с поперечной ручкой наверху. После этого они завалили яму булыжниками, бросили поверх них несколько арматурных прутьев и, работая со сноровкой бывалых шабашников, опорожнили туда же корыто с цементным раствором. Затем они разровняли раствор и аккуратно уложили на место плиты пола. Затерев швы и тщательно убрав мусор, они наконец разогнули вспотевшие спины, озирая дело рук своих.
– Уф, – сказал богомаз, – уморил мент поганый. Лейтенант, а похоронили, блин, как царя, – в церкви.
– Ага, – согласился «поп». – Только таблички не хватает: здесь, мол, лежит лейтенант милиции Силаев, мусор и полное говно.
– И еще сектант, – добавил Карл Маркс.
– Точно, – согласился «батюшка».
Некоторое время он, наморщив лоб, рассматривал только что положенный участок пола, а потом со вздохом сказал:
– Просядет.
– Сколько-то времени постоит, – пожал плечами Карл Маркс. – Ты же не собираешься застрять здесь на всю жизнь.
– Боже сохрани, – ответил «батюшка», продолжая разглядывать плиты пола. – А, – махнув рукавом запачканной землей и цементом рясы, сказал, наконец, он, – сойдет для сельской местности! И так полдня с одним мусоришкой провозились.
Они побросали лопаты и трамбовку в корыто и со скрежетом поволокли его на улицу. Некоторое время под сводами храма Святой Троицы еще шарахалось
Глава 16
Глеб Сиверов проснулся, но некоторое время продолжал лежать с закрытыми глазами. В глаза светило утреннее солнце, и под зажмуренными веками клубился красноватый полумрак. Спать больше не хотелось, но и вставать тоже. Во всем теле было блаженное ощущение расслабленности и опустошенности, и спешить было абсолютно некуда.
Впереди ждал еще один длинный, ничем не заполненный день.
«Санаторий, – подумал Глеб. – Все это похоже на правительственный санаторий: отличная кормежка, роскошная обстановка, обслуга на уровне высших мировых стандартов и полное безделье. Возможно, конечно, что в правительственных санаториях поменьше всех этих сексуальных игрищ, все-таки возраст у отдыхающих не тот, но кто их знает, этих кремлевских старцев.., да они теперь, в большинстве своем, далеко не старцы, так что…»
Додумать мысль до конца ему не дали – слева прижалось к нему что-то длинное и горячее, атласно-гладкое, бархатистое, и теплая умелая ладонь медленно прошлась от груди к низу живота.
«Черт возьми, – подумал он, – не жизнь, а сплошной праздник. Живу, как турецкий султан… или как боров на свиноферме – жру, пью, совокупляюсь и жду, когда придет мясник с ножом».
Впрочем, насчет мясника он, пожалуй, перегнул. Резать его никто не собирался, а собирались его использовать по прямому назначению – так ему и было сказано, когда он очухался после того памятного сеанса гипноза с гудящей головой и мутными глазами. Видимо, подумал Глеб, я действительно зачем-то очень нужен Волкову, вот только узнать бы зачем.
Скажут, решил он, перехватывая на своем животе чужую узкую ладонь и поднося ее к губам. Когда придет время, мне все скажут.
Ладонь вывернулась, выскользнула из его руки, как маленькая теплая рыбка, послышалось знакомое шуршание, металлический щелчок, потянуло дымком, и ладонь вернулась, поднеся к его губам зажженную сигарету. Лафа, подумал Глеб, затягиваясь. Сигарета была из хороших, и не просто из хороших, а из самых лучших, какие только можно достать в наших широтах: совсем не то дерьмо, которое он курил в больнице.
Женщина не торопилась сама и не торопила его.
Она была немолодой и очень опытной, и торопиться, как совершенно справедливо полагал Глеб, действительно было некуда. Она была на работе, а то, что работа в последнее время стала доставлять ей удовольствие, было только к лучшему. Мужчина, лежавший рядом с ней с закрытыми глазами, был неплох в постели и, судя по тому, что вытянул из его больной памяти Волков, на работе он тоже был весьма неплох, так что теперь его следовало всемерно ублажать, развлекать и вообще не давать задумываться: его час был близок, и не следовало осложнять дело мелкими конфликтами. Тем более что он был профессионалом, а обиженный профессионал может, сам того не желая, причинить массу хлопот.