ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Шрифт:
Поклон молодого человека в ответ на кивок монсеньора был почти небрежен. Выпрямившись, Андре-Луи бесцветным голосом, не приукрашивая картины, бесстрастно поведал о чудовищных парижских событиях.
— Неделю назад, десятого, население города, приведённое в бешенство манифестом герцога Брауншвейгского, повергнутое в отчаяние известием о вторжении чужеземных войск, обратило свой гнев против соотечественников, приветствовавших интервенцию. Толпа штурмовала дворец Тюильри и в слепой ярости загнанного в угол зверя перебила швейцарских гвардейцев и дворян, оставшихся защищать его величество.
Крик
— А… король? — с дрожью в голосе спросил он.
— Его величество с семьёй взяла под свою защиту Национальная ассамблея.
Воцарившееся испуганное молчание прервал нетерпеливый окрик монсеньора:
— Дальше! Что ещё, сударь?
— В настоящее время городские власти Парижа оказались, по существу, хозяевами государства. Крайне сомнительно, что Национальная ассамблея в силах им противостоять. Они манипулируют населением, направляя ярость народа в желательную для себя сторону.
— И это всё, что вам известно, сударь? Всё, что вы можете нам сказать?
— Всё, монсеньор.
Большие выпученные глаза графа Прованского продолжали сверлить молодого человека, хотя и без враждебности, но и без симпатии.
— Кто вы, сударь? Ваше имя?
— Моро, ваше высочество. Андре-Луи Моро.
Плебейское имя не вызвало отклика в сознании легкомысленного благородного общества, обладавшего, на свою беду, короткой памятью.
— Ваше положение, титул?
Керкадью, Алина и г-жа де Плугастель затаили дыхание. Что стоило Андре-Луи дать уклончивый ответ, не раскрываться до конца! Но он презирал увёртки.
— До недавнего времени я представлял в Национальной ассамблее третье сословие Ансени.
Андре понимал, какой переполох вызовут его слова. Он почти физически почувствовал ужас, охвативший присутствующих. Те, кто стоял поближе, отшатнулись и застыли в немой позе монашки на экскурсии в турецких банях.
— Патриот! — первым опомнился его высочество. Он выплюнул это слово с омерзением англичанина, которому сообщили, что он только что отведал паштет из лягушачьих лапок.
Господин де Керкадью, ни жив ни мёртв, поспешил на помощь крестнику.
— Да, монсеньор, но патриот, осознавший ошибочность своего пути. Патриот, объявленный своими бывшими сотоварищами вне закона. Он отверг их и пожертвовал всем своим имуществом ради долга передо мной, своим крёстным отцом, и избавил нас с графиней де Плугастель и моей племянницей от ужасов кровавой бойни.
Принц посмотрел исподлобья на графиню, потом на Алину. Он заметил, что взгляд мадемуазель де Керкадью исполнен горячей мольбы, и решил сменить гнев на милость.
— Мадемуазель, вы, кажется, хотите что-то добавить? — вкрадчиво осведомился граф Прованский.
Алина, не сразу подобрав слова, ответила:
— Пожалуй… Пожалуй, только то, что я надеюсь на снисходительность вашего высочества к господину Моро, когда вы вспомните о его жертве и о том, что теперь он не может вернуться во Францию.
Монсеньор склонил голову набок, отчего жировые отложения на его короткой шее собрались в солидные складки.
— Что ж, мы вспомним об этом. Мы даже только это и будем помнить, только то, что мы перед ним в долгу. А уж, как мы рассчитаемся, когда вскоре наступят лучшие времена, будет зависеть от самого господина Моро.
Андре-Луи промолчал. Придворным, враждебно глядевшим на него со всех сторон, показалось оскорбительным такое невозмутимое спокойствие. Однако пара глаз разглядывала его с интересом и без негодования. Глаза эти принадлежали сухопарому человеку среднего роста, одетому в простой костюм без мишуры украшений. Судя по внешности, ему было не больше тридцати. Глаза смотрели из-под насупленных бровей, длинный нос нависал над саркастически искривлёнными губами, выпяченный подбородок имел воинственный вид…
Вскоре придворные разбрелись и собрались отдельными группками, обсуждая страшные вести. Андре-Луи, предоставленный самому себе, встал в оконной нише. Длинноносый подошёл к нему. Левая рука подошедшего лежала на эфесе узкой шпаги, в правой он держал треуголку с белой кокардой.
— Господин Моро! Или правильнее «гражданин Моро»?
— Как вам будет угодно, сударь, — настороженно ответил Андре-Луи.
— «Господин» в этом обществе как-то привычнее. — Незнакомец говорил с небольшим акцентом и слегка шепелявил, как испанец, что выдавало его гасконское происхождение. — Если память мне не изменяет, одно время вас чаще называли «паладином третьего сословия», не правда ли?
Андре-Луи не смутился.
— Это было в восемьдесят девятом году, во время spadassinicides [3] .
— О! — Гасконец улыбнулся. — Ваше признание подтверждает впечатление, которое у меня сложилось о вас. Я принадлежу к людям, которых восхищает храбрость, кто бы её ни проявлял. К смелым врагам я питаю слабость ничуть не меньшую, чем презрение к трусливым друзьям.
— А ещё вы питаете слабость к парадоксам.
— Ну, если вы так утверждаете… Вы вынуждаете меня пожалеть о том, что я не был членом Национальной ассамблеи. Будь я им, мне представилась бы возможность скрестить с вами клинки, когда вы столь воинственно защищали третье сословие.
3
Здесь: всеобщей резни.
— Вы устали от жизни? — полюбопытствовал Андре-Луи, начавший подозревать незнакомца в отнюдь не безобидных намерениях.
— Напротив, приятель. Я люблю её так неистово, что мне необходимо ощущать всю её остроту. А это достижимо лишь тогда, когда ставишь её на карту. А иначе… — Он пожал плечами. — Иначе можно было с тем же успехом родиться и прожить мулом.
Это сравнение, подумал Андре-Луи, превосходно сочетается с акцентом.
— Вы из Гаскони, сударь, — заметил он.
— Cap de Diou! [4] — собеседник, изобразив гротескно-свирепую гримасу, словно не желая оставлять никаких сомнений в своём происхождении. — Я слышу в вашем замечании скрытый намёк.
4
Чёрт возьми! (гаск.)