Возвращение танцмейстера
Шрифт:
– Ты уже замешан, хотим мы с тобой этого или нет. Я говорил с Рундстрёмом. Он тоже считает, что ты должен присутствовать. Разумеется, неофициально. Но в этой ситуации мы не можем позволить себе быть формалистами.
– Нашли что-нибудь?
– Собаки довели след до моста. У него там, по-видимому, стояла машина. Техники считают, что могут представить хороший рисунок протекторов. Посмотрим, совпадает ли он с теми, что у нас уже есть. Мы нашли отпечатки колес и у Молина, и у Андерссона.
– Ты хоть поспал немного?
– Слишком много дел. Я пригласил еще четверых из Эстерсунда и вызвал из отпуска пару ребят из Свега. Слишком много дверей надо обстучать. Кто-то же должен был что-то видеть! Смуглолицый, говорит на ломаном английском. Человек не может жить, не говоря ни слова. Надо заправляться, надо поесть, надо купить что-то. Кто-то должен был его видеть. Где-то он с кем-то говорил.
Стефан пообещал прийти. Он встал и пощупал затылок. Больно. Перед сном он принял душ. Одеваясь, он думал об утреннем разговоре с Вероникой Молин.
Они позавтракали вместе. Стефан рассказал ей о ночных событиях. Она слушала внимательно, не задавая вопросов. Потом его вдруг затошнило, и он, извинившись, вышел. Но они договорились встретиться днем, если, конечно, он будет чувствовать себя лучше. Стефан принял душ и заснул, едва коснувшись щекой подушки.
Когда его разбудил телефонный звонок, тошноты уже не было. Он остановился перед зеркалом в ванной и внимательно рассмотрел свое отражение. Вдруг его охватило чувство полной нереальности происходящего. Он заплакал, швырнул в зеркало скомканным полотенцем и вышел из ванной. Я умираю, подумал он в отчаянии. У меня рак, вылечить его нельзя, я умру, когда мне не будет еще и сорока.
В кармане куртки, брошенной им на пол, зажужжал телефон. Это была Елена. Она звонила откуда-то, где было много народа, – ясно был слышен шум голосов.
– Где ты? – спросила она.
– У себя в номере. А ты?
– В школе. Вдруг почувствовала, что надо тебе позвонить.
– Здесь все нормально. Я скучаю по тебе.
– Ты знаешь, где меня найти. Когда ты приедешь?
– Курс лечения начинается девятнадцатого. До этого я приеду.
– Мне приснилось ночью, что мы в Англии. Может быть, съездим? Мне всегда очень хотелось побывать в Лондоне.
– Мы должны решить это сейчас?
– Я рассказываю про сон. И потом, у нас должна быть какая-то цель.
– Конечно, съездим в Лондон. Если я доживу.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего, прости. Я просто очень устал. Сейчас иду на совещание.
– Я думала, ты на больничном?
– Меня попросили.
– Даже в «Буросской газете» напечатали об этом убийстве. С портретом Герберта Мелина.
– Молин. Герберт Молин.
– Я должна закругляться. Позвони мне вечером.
Стефан пообещал. Он положил телефон на стол. Что я без Елены? – подумал он снова. Ничто.
Рундстрём удивил его, когда первым подошел с дружеским рукопожатием. Эрик Юханссон стягивал грязные сапоги, инструктор-кинолог из Эстерсунда раздраженно спрашивал всех подряд, не появлялся ли и не звонил ли некий Андерс. Джузеппе постучал карандашом по столу и начал совещание. Первым делом он коротко, но очень четко подвел итог ночным событиям.
– Эльза Берггрен попросила отложить подробный допрос до вечера, – закончил он, – думаю, она имеет на это право. К тому же у нас очень много других неотложных дел.
– У нас есть следы подошв, – сказал Эрик Юханссон. – И в доме, и в саду. Кто бы ни был ночной посетитель, действовал он неосторожно. У нас есть также следы у дома Герберта Молина и Авраама Андерссона. Это самое главное, над чем сейчас работают криминалисты – совпадают ли следы и отпечатки протекторов.
Джузеппе кивнул.
– Собака взяла след, – сказал он. – До опоры моста. А дальше?
Ответил кинолог. Он был уже немолод, вся левая щека его была обезображена шрамом.
– Дальше след остыл.
– Что-нибудь нашли?
– Нет.
– Там есть стоянка, – вставил Эрик Юханссон. – Собственно, даже не стоянка, а карман, площадка у дороги. Около нее след кончается, так что мы можем исходить из того, что он оставил машину именно там. Особенно если учесть, что ночью ее почти не видно – как раз это место очень плохо освещено. Молодежь там останавливается довольно часто – можно залезть на заднее сиденье и целоваться без помех.
Все засмеялись.
– И не только целоваться, – добавил Эрик. – Раньше это все происходило на укромных просеках, а теперь дела об отцовстве частенько начинаются именно на этой стоянке.
– Неужели никто не видел этого человека? – спросил Джузеппе. – На кредитной карточке стоит имя Фернандо Херейра.
– Я только что говорил с Эстерсундом, – сказал молчавший до этого Рундстрём. – Они запросили центральный регистр. Нашелся один-единственный Фернандо Херейра в Вестеросе. Давным-давно его обвиняли в укрытии налогов. Но теперь ему далеко за семьдесят, и можно исходить из того, что мы ищем кого-то другого.
– Я не знаю испанского, – сказал Джузеппе, – но Фернандо Херейра звучит как вполне стандартное имя.
– Примерно как мое, – вставил Эрик Юханссон. – Чуть не каждого сукина сына моих лет в Норрланде зовут Эриком.
– И мы не знаем, настоящее ли это имя, – добавил Джузеппе.
– Мы начнем розыск через Интерпол, – сказал Рундстрём. – Надо побыстрей закончить с отпечатками пальцев.
Вдруг зазвонили сразу несколько телефонов. Джузеппе поднялся и предложил прерваться на несколько минут, показав Стефану на дверь в коридор. Они сели в приемной. Джузеппе уставился на чучело медведя.
– Я как-то видел медведя, – сказал он задумчиво. – Около Крукума. Я как раз занимался несколькими самогонщиками и ехал назад в Эстерсунд. Помню, что размышлял об отце. Я довольно долго считал, что мой отец – это тот самый итальянец. Но когда мне исполнилось двенадцать, мать рассказала, что это был какой-то проходимец из Онге, который просто исчез, как только узнал, что она беременна. И вдруг я увидел медведя на опушке. Я ударил по тормозам и подумал: «Ни хрена это никакой не медведь. Должно быть, тень так легла. Или валун». Но это был медведь! Верней, медведица. Шерсть была совершенно гладкой, даже блестела. Я смотрел на нее, наверное, с минуту. Потом она исчезла. Помню, я сказал себе: «Такого просто не может быть. А если может, то случается раз в жизни, не больше». Как каре в покере. Эрик говорит, что лет двадцать пять тому назад к нему пришло каре. Причем в банке было пять крон и у остальных было такое дерьмо, что все спасовали.