Возвращение Томаса
Шрифт:
На некоторые взбираются крупные белесые черви, полупрозрачные, Томаса едва не стошнило, когда увидел, как внутри сегментов пульсируют отвратительные внутренности. Конь сам шарахался от таких кочек, одна впереди вся состоит из таких копошащихся червей, словно кочка уже утонула, а черви продолжают карабкаться друг на друга...
И все же болото становится все зловоннее и, что хуже всего, дно постепенно уходит из-под ног. Мохнатые кочки остались за спиной, а впереди только море чавкающей и булькающей грязи. Пузыри поднимаются огромные, а когда готовились лопнуть, Томас зажмуривался и закрывал ладонями лицо: брызги взлетают
Могучие кони выбились из сил, с морд слетает кровавая пена, оба хрипят и стонут, бока судорожно вздымаются. Наконец конь Томаса остановился, весь дрожа, рыцарь поспешно соскочил прямо в грязь, разбрызгивая тяжелые липкие волны, погрузился до пояса, но конь благодарно вздохнул.
Томас принялся его поглаживать и говорить подбадривающие слова, Олег взглянул на них, тоже слез в топкую грязь и сразу же пошел дальше. Его конь вздохнул и покорно потащился следом.
Томас крикнул в спину:
— У коней чутье, а ты как насчет ям?
— А у нас есть головы, — ответил Олег, не поворачиваясь.
Он не замедлил шаг, Томас стиснул челюсти, вообще-то он крикнул, чтобы хоть чуточку задержать язычника. Не признаваться же, что от кончиков ушей до пят дрожит от усталости и мечтает постоять и перевести дух, но конский зад с красным хвостом медленно отдаляется, и Томас, взмолившись про себя Пресвятой Деве, заставил себя идти по сдвигающемуся следу грязи.
Калика то ли в самом деле чует, то ли как-то ориентируется на всплывающие пузыри, но двигается зигзагами, всякий раз выбирая самые твердые и высокие места. Иногда грязь опускалась до колен, дважды Томас проваливался по грудь. Отчаяние все больше стискивало сердце, он усердно молился, прося сил и стойкости, ведь не для себя, для вящего дела, усталое тело почти не слушалось, и вдруг, как далекий набат, донесся крик:
— Томас, там берег!.. Я вижу деревья!
Однако Олег, вместо того чтобы броситься к зеленой земле, остановился, Томас прошептал благодарность Господу, что внушил этому язычнику каплю сострадания, дал ощутить, что надо помочь ближнему, который вот-вот рухнет в эту жижу и захлебнется ею, как суслик при половодье.
Кони, чуя твердую землю с сочной травой, раздували ноздри и двигались вперед из последних сил. Дно поднимается медленно, зато приближается удивительно зеленый берег, уже видно с десяток исполинских деревьев, цветущие кустарники, а на вершине холма — небольшой замок из белого камня, который, как Олег уже знал, не замок, а монастырь.
Оставляя за собой грязные дорожки, они выбрались на зеленую траву. Томас оглянулся, не поверил глазам: черная болотная слизь приподнимается толстым валом, но что-то не позволяет ей продвинуться и залить мерзкой жижей поросшую чистой травой землю. Олег морщился, шарил взглядом по окрестностям, Томас внезапно ощутил, как от него отвратительно пахнет, в то время как воздух напоен дивными ароматами цветов и чистой воды...
— Вода. — сказал Олег. — Вон там ручей.
Томас, на ходу пытаясь расстегнуть заскорузлые ремни, бросился к деревьям. Ручей выбегает из-под корней чистый, звенящий, на перепадах кружатся золотые песчинки. Томас упал на колени, раскаленное лицо обожгло холодом, он пил и пил, наслаждаясь чистотой и заполняя иссохшее тело. Потом вдруг поднял голову. Лицо залила краска стыда, поспешно поднялся.
— Прости, Олег!.. Я поступил не по-христиански.
— Да, —
— Я не то хотел сказать, — запротестовал Томас. — Я должен из смирения перед Господом первым пустить к воде тебя... или коней, какая разница, а потом уже себя, смиренного рыцаря Храма.
— Да ладно, — ответил Олег вяло, — я уже видывал твое смирение.
На коротком привале Томас тщательно вымывал скорлупки доспехов изнутри, выстиранная одежда уже белеет под солнцем по траве. Мокрые волосы причесал гладко, похудевшее лицо выглядит острым, капли воды все еще блестят на длинных, как у девушки, ресницах. Грязь набилась во все сочленения, странная грязь, больше похожая на гниющий сок исполинских растений.
Олег искоса поглядывал на Томаса, за милю видна крестоносность: только в крестовых походах рыцари научились мыться, а по возвращении распространили этот обычай и по Европе. Но везде стирку одежды выполняют только женщины и рабы. Если же их нет, то даже в замках никакой стирки...
Сам он быстро и без церемоний прополоскал свою простую одежду, где нет ни позолоты, ни других украшений, из-за которых стирают только нижнее белье, а верхнее, увы, никогда. Томас смотрел ревниво, как волхв быстро натянул на себя еще мокрое, и повернулся к нему с ожиданием в глазах. Кони напились, жадно щиплют свежую душистую траву. Солнце играет на их блестящих отмытых телах, Олег заметил с одобрением:
— Людям бы так же быстро отдыхать...
— Будто ты не такой же конь, — ответил Томас. — Как думаешь, нас заметили?
Олег посмотрел в небо. Огромные птицы, что и не птицы вовсе, кружили в небе, разочарованно присматриваясь к выбравшимся из топи.
— А ты как думаешь?
— Я не про них, — огрызнулся Томас. — Это ты все о воронах, а я про монастырь.
— Если монахи не умные книги читают, — согласился Олег, — а ворон считают, то, конечно, заметили.
Он неотрывно смотрел на монастырь, такой радостно светлый среди этого жуткого мира, сохранивший силой святости среди этой гнили и топи зеленый холм, покатый, как панцирь гигантской черепахи, сохранивший зелень и даже синее небо, что смотрит как будто сквозь широкую дыру в ночной тверди.
Монастырь венчает холм, как корона венчает голову, такой же с башенками и зазубринами. Олег покосился на Томаса и понял, что тому тоже пришло в голову такое же сравнение.
— Монастырь святого Йоргена, — выкрикнул Томас. Глаза его полыхали отвагой, пальцы судорожно шарили в поясках эфеса меча. — Как же далеко забрались эти отважные братья!
— Далеко, — согласился Олег. — Драчливые у тебя братья.
Томас сказал восторженно:
— Зришь сияние?
— Испарения, — буркнул Олег, подумал, предположил: — Монахи ж не моются, да?
Томас обиделся:
— С чего ты взял?
— Ну, аскеты и не такие обеты давали...
— То аскеты, — отмахнулся Томас. — А это монахи. Им делом заниматься надо, а не... Это святость, не видишь?
Олег хмыкнул, но на сияние смотрел с великим интересом. Крупный замок, несмотря на тяжеловесность, все-таки в первую очередь создан для защиты монахов от враждебного мира, выглядит изящным, возвышенным и даже элегантным, хотя какая уж элегантность у босоногих монахов, одетых в рясы и подпоясанных простыми веревками.