Возвращение в Арден
Шрифт:
Конечно, я вам все расскажу про Майлса. Я много могу о нем порассказать. Он всегда был здесь чужим, с самого детства, а когда вернулся – особенно. Говорил так, будто ему краб вцепился в задницу, на городской манер. Как будто шутил надо мной. Когда мы понесли бутылки с пивом в мой бак за сараем, вы знаете, он сказал, что хочет видеть Белого Медведя, ну, в смысле, шерифа Говра (смех), потом сказал, что хочет видеть Канта, и я сказал: давай-давай, понятно (смех), а потом он сказал что-то про людей, которые о нем говорят. Он едва не побил бутылки,
Мой носовой платок зацепился за пробку последней бутылки и, отделившись от моей руки, белым пятном лег на дно бака. Холодная вода обожгла рану; струйка крови медленно задымилась в зеленой воде, и я невольно подумал об акулах.
– Что с тобой? – спросил стоящий рядом Дуэйн, глядя на мою кровоточащую руку.
– Трудно объяснить, – я вытащил руку из воды и прижал ее к дальнему краю бака, где мох был чуть не в дюйм толщиной. Боль как по волшебству прекратилась; ощущение было удивительно приятным. Если бы я мог так стоять целый день, прижимая руку к прохладному мягкому мху, рана зажила бы сразу.
– Тебе больно? – спросил – Дуэйн.
Я смотрел вдаль. По обе стороны от ручья за дорогой росли пшеница и альфальфа. Те же две культуры с четкой линией разделения тянулись и по склону холма, а выше рос лес, неправдоподобно четкий, как на картине Руссо. Мне хотелось взять в руку пригоршню мха и идти туда, забыв все о моей диссертации и о Нью-Йорке.
– Тебе больно?
Кровь через мох просачивалась в воду. Я все еще смотрел на край поля, где начинался лес. Мне показалось, что я вижу тоненькую фигурку, выглянувшую из-за деревьев и шмыгнувшую обратно, как лиса. Прежде чем я успел ее разглядеть, фигурка скрылась.
– Как ты? – голос Дуэйна стал нетерпеливее.
– Нормально. Тут гуляют дети, в этом лесу?
– Вряд ли. Лес слишком густой. А что?
– Нет. Ничего.
– Там водится кое-что. Но охотиться не очень удобно. Если только у тебя нет ружья, стреляющего вокруг деревьев.
– Может, у Энди такие продаются, – я отнял руку ото мха, и она тут же начала ныть.
Показания Дуэйна Апдаля 16 июля
Похоже, он что-то задумал тогда. Что-то его влекло, можно так сказать. Видели бы вы, как он стоял возле бака и смотрел на этот лес. Мне бы еще тогда догадаться, что с этим лесом что-то неладно.
Когда Дуэйн сказал: “Пойдем домой, я завяжу это бинтом”, – я удивил его, оторвав пригоршню мха от серого проржавевшего края бака и зажав его в больной Руке. Ноющая боль немного утихла.
– Ты прямо как старая индианка, – сказал Дуэйн. – веришь в целебные травы и все такое. Как тетя Ринн.
Там же грязно. Нужно вымыть, прежде чем накладывать бинт. Как это тебя угораздило?
– Да так, приступ злости.
Мох потемнел от крови, стал неприятным на ощупь, и я плюхнул влажный комок на траву и пошел в дом. У амбара затявкал пес.
– Ты что, дрался?
– Не совсем. Так, маленькое происшествие.
– Помнишь, как ты разбил машину за Арденом?
– Не думаю, что смогу это забыть, – сказал я. – Я ведь только ее купил.
– Это было как раз перед...
– Да, там, – перебил я, не желая, чтобы он произнес слово “пруд”.
– Я ехал за тобой на грузовике, – продолжал он. – А когда ты свернул вправо, поехал дальше к Либерти. А через час...
– Ладно, хватит.
– Знаешь, я ведь...
– Хватит. Это все в прошлом, – я хотел, чтобы он замолчал, жалея, что мы вообще коснулись этой темы.
Пес невдалеке начал выть, и Дуэйн швырнул в него камнем. Я держал руку на весу, позволяя каплям крови капать в траву, и воображал черно-белое животное, крадущееся за мной. Камень попал в цель; пес взвизгнул от боли и убрался на безопасное расстояние. Я оглянулся и увидел в траве цепочку блестящих капель.
– Ты позвонишь сегодня тете Ринн? – спросил Дуэйн у цементных ступенек дома. – Я говорил ей, что ты приезжаешь, Майлс, и думаю, что она захочет тебя увидеть.
– Ринн? – спросил я, не веря своим ушам. – Она еще жива? Я думал, она давно в могиле.
Он улыбнулся:
– В могиле? Эта старая ворона? Да она нас всех переживет.
Он вошел в дом, и я последовал за ним. Кухня осталась почти такой же, как при дяде Джилберте: затертый линолеум на полу, длинный стол, объеденный муравьями, фаянсовая печь. Только стены пожелтели, и везде витал дух заброшенности, подчеркиваемый грязными следами рук на холодильнике и стопкой немытых тарелок в раковине. Грязь была даже на зеркале. Кухня выглядела так, будто за ее стенами пряталась мышино-муравьиная армия, ожидая, когда погасят свет.
Он увидел, что я осматриваюсь:
– Дочь обещала поддерживать на кухне порядок, но в ней ответственности, как, – он пожал плечами, – как в коровьей лепешке.
– Представляю, что сказала бы твоя мать.
– Я тоже, – он вздохнул. – Но стоит ли так держаться за прошлое?
Я подумал, что он не прав. Я всегда держался за прошлое и тысячу раз готов был повторить, что именно прошлое вдыхает жизнь в грудь настоящего. Но говорить с Дуэйном на эту тему я не хотел.
– Расскажи про тетю Ринн, – попросил я его, подойдя к раковине и сунув руку под холодную воду.
– Подожди, я принесу бинт, – он проковылял в ванную и вернулся с бинтом и пластырем. – Видишь ли, нельзя сказать, что она слепая или глухая. Просто она видит то, что хочет видеть, и слышит то, что хочет слышать. Но она все соображает, и лучше не вести себя с ней, как с ребенком.
– А из дома она выходит?
– Не часто. Соседи привозят ей продукты – ей и нужна-то самая малость, – но кур она все еще разводит.
Свой участок она сдает Оскару Джонстаду. Теперь ей уже за восемьдесят, и мы редко видим ее даже в церкви.