Возвращение в Панджруд

Волос Андрей Германович

Коснулся кромки зелени — и она тут же вспыхнула: пламя растеклось на ширину раскинутых рук.

Уголь... уголек... искра.

Вот и она пропала.

Как только светило кануло в ненаступившее завтра, умерли и тени: там, где еще мгновение назад, вытянувшись во весь свой исполинский рост, лежали багроволицые великаны, безмолвно слоились теперь их бесплотные призраки.

Погасло и зеркало воды — лишь бордовый отблеск заката горел на ее глади.

Под деревьями густилась мгла, терпкий запах сумерек струился по обмякшей траве.

Ай-Тегин

Ай-Тегин не жалел, что когда-то — ни много ни мало больше четверти века назад —

он решился на то, на что решился.

Что ж, он был молод тогда... силен... Всякий начальник эмирской гвардии должен быть именно таким: рослый — на полголовы выше самого долговязого из своих солдат, широкоплечий, крепкий, мощный, с лицом, как будто отлитым из бронзы, с пронзительным взглядом иссиня-черных глаз из узких щелей под припухшими веками... Ему было не занимать ни смелости, ни решительности. Эмир Убиенный ставил его выше иных своих полководцев.

Эмир Убиенный умер не своей смертью. Умереть своей смертью — это вообще редко случается с эмирами. Ай-Тегин не имел отношения к убийству — в том смысле, что не его рука держала досягнувший эмирского горла нож. Но деньги от одного хорасанского купца получал собственноручно. Он хотел занять пост визиря, а при живом эмире Убиенном никоим образом не смог бы достичь желаемого. Говорили, что смерть оплатили Джайхани. Аллах лучше знает. Один из них, действительно, возвысился, став регентом малолетнего наследника. Но регентство — явление временное, а на престол, как помнилось Ай-Тегину, в той заварушке род Джайхани не претендовал.

После смерти регента мальчишка Назр сделался полноправным эмиром.

Именно в те дни Ай-Тегин ожидал чаемого поворота своей судьбы. Однако мальчишки ничего не понимают в жизни. Черное от белого отличить не могут, выгоду от ущерба. Глупость одна в голове. Чем кончилось дело? Понятное дело, недомыслил: взял себе визирем такого же юнца — Балами.

Хоть и намекали ему, что Ай-Тегин был бы премного рад получить эту должность. Ай-Тегин уже все расчислил, ему-то хватало и опыта, и разума: он становится визирем, на освободившуюся должность начальника гвардии рекомендует одного племянника, а на должность начальника кавалерии — другого (начальник кавалерии, правда, имелся, но ничто в мире не находит столько печальных и неоспоримых подтверждений, как то, что люди смертны). Совместными усилиями они свалят хаджиба, и тогда произойдет небольшая перестановка: хаджибом станет Ай-Тегин, визирем — тот племянник, что командует кавалерией... а на его место надо будет подобрать подходящего парня из своих... еще не решил, ну да это дело десятое: было бы место, а парней степнячки не устают рожать. А когда все это произойдет, командиры тюркской гвардии — и вообще тюрки — мало-помалу займут при дворе бухарских эмиров подобающее им положение: возвысятся, заняв все те доходные, важные и многочисленные должности, которые, собственно говоря, и образуют костяк государства. Армия, казна, налоги — все окажется в их руках. Это справедливо, ибо тюрки значительно отличаются от коренных жителей Мавераннахра (некогда называвшихся согдийцами), и отличаются в лучшую сторону. Во-первых, тюрки добрее. Во-вторых, честнее. В-третьих, умней и дальновидней. В-четвертых, целеустремленней и решительней. В-пятых, удачливей: все, чего они решают добиться, само падает им в руки...

К сожалению, многое из того, что предполагал совершить Ай-Тегин в дальнейшем, оказалось нарушено в результате нелепого решения безмозглого юнца: взял визирем Балами — такого же безусого мальчишку себе под пару.

Смешно!

Ай-Тегин не знал, а ведь мальчишка справедливо предрекал когда-то, что, отвергнув притязания начальника гвардии,

Назр наживет себе врага на всю жизнь — сильного, достойного, до поры прячущего свою ненависть под личиной покорности. Так или иначе, чтобы расправиться с этим малолетним умником Ай-Тегину хватило бы указательного и большого пальцев любой руки: взял бы вот так цыплячью шею, сжал — и еще до заката солнца могила сглотнула бы остывшее тельце.

А оказалось, что приказы этого цыпленка имеют даже больший вес, чем приказы самого эмира, и приходится их выполнять немедля и с усердием, а то, что происходит с теми, кто медлит или не весьма усердствует, безусый визирь быстро показал на примере двух командиров кавалерийских полков, поплатившихся за нерадивость: один разжалованием и ссылкой, другой и вовсе головой, когда в результате его разгильдяйства полк понес серьезные потери в, казалось бы, незначительной стычке с хивинцами.

Но скоро звезды, бессмысленно разбежавшиеся по небосклону, снова начали сходиться в благоприятные для начальника гвардии созвездия.

Эмир Назр пошел войной в Нишапур, оставив столицу тем, кто лучше соображает и умеет пользоваться моментом. Назру нельзя было отказать в определенном здравомыслии — все-таки братьев своих на это время не оставил разгуливать по дворцу, привлекая мечтательные взоры тех, кто мог бы обрести желаемое посредством возвышения одного из них, а посадил в Кухандиз, в старую крепость, с незапамятных времен служившую тюрьмой для особо охраняемых и важных преступников, коих нельзя бросить ни в простую яму, ни в ту особую, что под царской конюшней, где узники стоят по колено в лошадиной моче. (А если нет охоты стоять, то и валяются.)

Настал час Ай-Тегина. Конечно, ему — воину, рубаке, привыкшему к поступкам прямым и ясным, как удар меча или краткий полет стрелы, — трудно было решиться на то, что люди недалекие могли бы назвать явной изменой и предательством. О будущем благополучии рода должен заботиться всякий его отпрыск, чающий остаться в памяти потомков не только в числе тех семи колен предков, память о которых обязательна для каждого степняка, но и оказаться далеко за этим пределом: войти в число героев, чьи имена мерцают в прошлом — в неумолимо сгущающейся мгле забытья — подобно ярким светильникам. Его возвышение, его удача — это и удача рода.

Конечно, к этим мыслям примешивались иные, не столь приятные. Ведь Ай-Тегин имел представления о верности, о преданности долгу... о том, что, дескать, он, человек, не только обремененный высоким званием начальника эмирской гвардии, но и доказавший в битвах справедливость своего возвышения, — он должен быть чист и тверд. Ведь чтобы мясо не испортилось, его посыпают солью. Что будет с миром, если испортится сама соль?

Но обида жгла, царапала душу. Ладно бы взрослый человек... серьезный, с пониманием... можно смириться. Но пацан!.. сопляк!

И в конце концов Ай-Тегин решился.

Ему вспомнилась проклятая стена.

Когда удача изменила, думал — нет, не дамся живым, зарежусь. Зажмурился и сунул острый нож между ребер, вот и вся недолга. Раз! — и готово, берите теперь Ай-Тегина, делайте что хотите: самого ценного в нем уже нет, душа ускользнула, посмеивается теперь над вами из вечных владений небесного Тенгри.

Но почему-то не вышло.

Его бросили в тот же Кухандиз, в нижнюю камеру. И забыли. Он знал, что забыли не навсегда: когда-нибудь эмир Назр вспомнит, что еще не наказал изменника, и выдумает кару почище той, что применили к бедному Абу Бакру: зажалили дикими пчелами — мало показалось, сожгли в печи — тоже не хватило, напоследок еще и посекли, раскидав кусками на потеху воронью.