Возвращение в Прованс
Шрифт:
– Как скажешь, – ухмыльнулся Морис. – Давай, пей до дна. – Он снова прильнул к кружке и отхлебнул еще треть. – Ты тут что делаешь? Гидроэлектростанцию строишь?
– Нет, мы из Англии уехали, чтобы здесь начать новую жизнь.
– А что со старой не так? Или натворил чего? – Морис хитро подмигнул собеседнику.
Люк знал, что англичане считали французов ловеласами и прожигателями жизни. Его приятели на маяке все время над ним подшучивали, поэтому сейчас он решил быть откровенным, понимая, что Морис сообщит все своим знакомым.
– Жене в войну непросто пришлось, – начал Люк. – Она работала
– Да ладно! – воскликнул Морис, толкая его в бок. – Твоя жена – разведчица? Такая кроха!
– Да, – кивнул Люк. – Эту кроху забросили на юг Франции, оттуда ей помогли перебраться в Париж… Там мы и встретились, я ее через горы зимой провел. Ну, я был бойцом Сопротивления, слыхали про таких?
– Ага, – кивнул Морис и опустошил кружку.
– Еще по одной? – предложил Люк.
– Нет, спасибо, – отказался Морис. – Печень уже не та, я жене обещал больше одной не потреблять. – Он потянулся за широкополой шляпой, лежавшей на стойке. – А зачем вы сюда приехали? Надо же, бравый участник Сопротивления и английская шпионка! С ума сойти, кому скажешь – не поверят.
Люк нерешительно пожал плечами.
– Понимаете, я до войны в Провансе лаванду выращивал.
– Правда? А я думал, ты тореадор какой-нибудь…
– Это испанцы, – рассмеялся Люк.
– А какая разница! Сам-то я нигде не был. Первую мировую пропустил по малости лет, а для Второй стар стал. Пришлось дома отсиживаться, за порядком следить. Так, говоришь, лаванду растил?
– Да. Вот, опять мечтаю заняться…
– Молодец, отдал долг родине. Мой сын в сорок третьем погиб, тебе ровесник. Сейчас бы к новому футбольному сезону готовился, – вздохнул Морис. – Хороший был парень, наш Дэйви. Тоже родине помог, – задумчиво произнес он, помолчал и откашлялся. – Вот я и говорю, молодец ты, Люк. Удачи тебе. Дети есть?
– Сын, Гарри, еще совсем маленький.
– И то славно. Ты его правильно воспитай, чтоб вырос настоящим австралийцем, за «Демонов» болел, пиво пил, и все будет хорошо. – Он хмыкнул. – А ты цветочки расти.
– Лаванду растить – хорошее дело, прибыльное, – усмехнулся Люк.
– Ха, это и вовсе замечательно. Глядишь, прославишь Тасманию. Тебе надо поговорить с ребятами в Лилидейле. Это на северо-востоке.
– А что там, в Лилидейле? – спросил Люк.
– Они лаванду растят на продажу. Всякое другое тоже, но лаванда у них отменная, скажу я тебе. Съезди к ним, поговори, может, чего посоветуют.
Сердце Люка восторженно забилось.
– Далеко до Лилидейла?
– Миль семнадцать или около того. До Скоттсдейла поезд ходит, через Набоулу, там лесопилки. А оттуда до Лилидейла рукой подать. – Морис кивнул, пожал руку своему новому знакомому и подмигнул: – Ну, до встречи, Рэйвенс.
Люк с увлечением рассказал Лизетте о Лилидейле и не мог остановиться даже в кинотеатре. Рано утром в понедельник он поцеловал спящего сына и еще раз напомнил жене разузнать, можно ли купить ферму неподалеку от Лилидейла.
– Да не волнуйся ты так, – сказала Лизетта. – Все будет хорошо.
– А я и не волнуюсь. Работал на стройке, дело знакомое.
Однако, придя на строительную площадку, Люк ощутил напряжение, разлитое в воздухе.
– Рэйвенс, а что у тебя за фамилия такая?
– Какая есть, – попытался отшутиться Люк.
Рабочие с интересом уставились на него.
– Похожа на немецкую, – презрительно заметил один из них.
– Я француз, – ровным голосом ответил Люк, разглядывая подошедшего к нему великана в запыленных черных шортах и рубахе с обрезанными рукавами. На мощных татуированных руках бугрились мускулы, загорелые дочерна скулы покрывала многодневная щетина.
На строительной площадке воцарилась напряженная тишина.
– Мы все от проклятых нацистов пострадали, – заявил кто-то из рабочих.
– А при чем тут нацисты? Я родился и вырос на юге Франции, – сказал Люк и начал расстегивать рубаху, взмокшую на жаре. – В войну ушел с бойцами Сопротивления в горы, помогал разведчикам союзников переправляться через Альпы. Особенно англичанам. – Он встал и собрался уходить.
– Все знают, что французы – трусы, они с оккупантами сотрудничали, – не унимался строитель.
Его приятели оживленно зашептались.
Это замечание ранило Люка до глубины души, однако он не подал виду и решил раз и навсегда покончить с подозрениями.
– Да, некоторые сотрудничали. Но очень немногие. Остальные смело восставали против врагов. Все, даже женщины и дети. – Он с трудом сдерживал гнев. – Ваши жены были здесь, в безопасности, вы войны не знали. А мы жили в оккупации, нам приходилось работать на немцев или умирать с голоду. Нас отправляли в Германию, заставляли заниматься подневольным трудом, посылали на Восточный фронт…
– Австралийцы воевали на стороне союзных войск, – перебил его кто-то.
– Я же не называю вас трусами. Знаете, сколько французов погибло, помогая союзникам? Всю мою семью нацисты уничтожили – бабушку, родителей, трех сестер. Младшей всего четырнадцать было. Их газом потравили в концентрационном лагере! – Он запнулся, с трудом сдерживая слезы. – Вот вы тут все приятели, да? Мои самые близкие друзья погибли в застенках гестапо. Одного расстреляли у меня на глазах, вывели на площадь и пустили пулю в голову, без суда и следствия. А старого друга нашей семьи пытали, но он меня не выдал. Меня заставили его застрелить, и он с благодарностью принял смерть. Если бы в пистолете была еще одна пуля, я бы убил мерзавца, который поставил меня перед жутким выбором: отправить старика на новые мучения или лишить его жизни своими руками. – Люк сдернул с плеч насквозь промокшую рубаху и утер залитое потом лицо. – Alors, satisfait? [6] – гневно спросил он.
6
Теперь довольны? (фр.)