Возвращение в Сокольники
Шрифт:
– Требует? – изумился пожилой.
– Как сказал, так и передашь. А я здесь подожду. Иди.
– Тебе сказано – иди, значит, иди, Хмырь.
Голос раздался сбоку. Турецкий резко обернулся и увидел приближающегося к ним Иван Иваныча. Тот нес в руке кейс. Турецкий успел даже подивиться точности кликана – ну да, как этого ни прибарахли, все равно был хмырем, им же и сдохнет.
– Рад нашей встрече, Александр Борисович. Вот. Можете даже и не считать, – улыбнулся тот. – Все как в аптеке. Чудаки! – ухмыльнулся он вслед уходящему Хмырю.
Он протянул руку к Турецкому, ожидая обещанную бумагу.
Александр Борисович сунул правую руку за отворот пиджака…
– Я вас прошу… – недовольно скривился Иван Иваныч. – Тут же наши люди кругом. Оставьте эти шутки, Александр Борисович. Зачем это вам? Что за глупые эмоции!
Турецкий молча вынул из кобуры пистолет, секунду подержал перед собой и быстрым движением поднес его к своему виску.
Он и представить себе не мог, что смерть приходит так тихо…
Слабо щелкнул боек…
И тут же словно раскололось небо над головой.
Подкосились ноги, и он, подобно тряпичной кукле, сложился и рухнул на утоптанный гравий аллеи…
Эпилог
СТЫД – НЕ ДЫМ…
Сперва он услышал птиц.
Но это были явно не райские какие-нибудь гурии, приветствовавшие его появление в заоблачных высях. Крики скорее напоминали вопли испуганных ворон. Почему?…
Потом появился запах…
Точно так же пахла большая площадка в пионерском лагере, где он был в третьей смене, когда учился в седьмом классе. Мама его отправила в Хлебниково, по Савеловской дороге, где на берегу канала «Москва – Волга» стояли деревянные домики, в каждом из которых размещался один отряд. Физрук – здоровенный грузин Вано Ильич – заставлял мальчишек передвигаться по плацу по-пластунски. Воинов воспитывал! И плац этот ненавистный пах креозотом, которым пропитывают железнодорожные шпалы, едкой пылью и нагретым камнем…
Он не забыл этот противный запах подчинения…
Потом он увидел…
Небо над головой. Господь Бог в бездонной глубине… Облако, «наехавшее» на солнце, отчего стало сразу зябко и неуютно.
И в конце концов в возвращавшееся толчками сознание ворвались почему-то треск и крики. Трещало так, будто вокруг ломали кусты и валили деревья. А орали, как во время облавы на бомжей. «Стой, сучара!» И это было, пожалуй, самое вежливое…
Теперь он поднял голову. Даже сел, чувствуя слабость во всем теле, которое мотало из стороны в сторону. Зажмурился, снова открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд.
Развалистой походкой, с пистолетом в опущенной руке, к нему, будто Спаситель на том, Генисаретском озере, где он только что утихомирил бурю, приближался Вячеслав Иванович Грязнов. Вот ведь какая задница! Он и в раю – не в аду же, естественно! – не оставляет «своими заботами»…
Новый пророк увидел открытые, но, вероятно, еще бессмысленные глаза покинувшего бренную, земную юдоль Турецкого и закричал как на мальчишку:
– Ты чего творишь, засранец?!
Святость момента словно сдуло. А Грязнов все шел по аллее, почему-то хромая и неразборчиво матерясь. То, что он ругался, было видно по выражению его лица и той особой, раскованной решительности, с которой бывший простой опер позволял себе, не снимая генеральских погон, первым входить в помещение, где засел отморозок-убийца…
Спазм перехватил горло. Турецкий смотрел, как шел к нему… друг. С того света, что ли? А какой тот, какой этот, как понять?…
Крепкие руки встряхнули и подняли Александра Борисовича на ноги.
– Живой? – был первый вопрос, прилетевший из ниоткуда… Улетевший в никуда…
– Не знаю, – пробормотал Турецкий, и сам ничего еще толком не соображая.
– Да вроде целый, – озабоченно сказал Грязнов, оглядывая его.
– А это… что? – Турецкий наконец увидел корчащегося в судорогах Иван Иваныча, над которым, направив автоматы вниз, глыбами возвышались двое парней в защитной «сбруе» ОМОНа.
– А это? – повторил Грязнов, будто о какой-то козявке. – Это господин Арбатовский. Член. В смысле коллегии адвокатов. Работает исключительно с братвой. Срока им скашивает. Тот еще говнюк. Но – попался наконец.
Чуть дальше, с откинутой в сторону рукой, в которой был зажат пистолет, лежал лицом вниз Хмырь.
А еще дальше, в кустах пышно цветущей сирени, все трещало, кричало и вопило от боли.
– Их тут оказалось, как вшей у бомжа, – сказал, сплюнув на песок, Грязнов. – Слышь, мудила, как же ты посмел?
– Славка, уйди, – выдавил наконец из себя Турецкий.
– Что, стыдно?
– Да, – честно ответил Турецкий.
– Молодец, прощаю, – сказал Славка, сунул ненужный пистолет в карман брюк и, хлопнув Турецкого по плечу, добавил: – А стыд, Саня, не дым, глаза не выест. Пошли, там разговор есть…
– Куда? – глупо спросил Турецкий.
Грязнов посмотрел на него, как на идиота, и, подумав, сказал:
– Обратно, старик. В жизнь, твою мать… Вот так бы и дал!
Грязнов поднял с земли пистолет, которым так бездарно пробовал застрелиться Турецкий, зачем-то понюхал дуло и спрятал в карман.
– Ничего не понимаю, – сказал Турецкий.
– А где тебе? – сердито ответил Грязнов.
И в этот момент из-за поворота аллеи показался длинный и рыжий Денис.
– В порядке? – закричал он.
– А то, – ответил Грязнов-старший.
– Это мой пистолет? – вдруг спросил Турецкий.
– Да ты чего? В самом деле застрелиться, что ли, захотел? – Грязнов даже руки развел в стороны от искреннего изумления. – Дениска, иди объясни этому… – Грязнов не сказал кому. – Что его «макарыч» у тебя, а у него был твой.
– Но каким образом? – спросить-то Турецкий спросил, хотя уже догадался. – Илона?
– А к тебе на другой козе и не подъедешь! – захохотал Грязнов. – Верно, племяш?
– Так точно, дядь Сань, – козырнул тот.
– Твой кадр? – спросил Турецкий.
– Ты ей здорово понравился, дядь Сань, – ухмыльнулся самой наглой из всех своих ухмылок Денис. – Так что я отныне ничего не могу исключить.
– Ты что имеешь в виду? – почти зарычал Грязнов-старший.
– Я – ничего, – продолжая наглеть, заявил Денис, – это уж теперь пусть они сами решают…введу – не введу…