Шрифт:
Глава 1
Он смотрел на этот мир с трудом. Он – крохотный комок теплого духа, вокруг которого простирается огромный храм ледяной плоти. Ему предстояло вернуться к жизни.
Будь у него больше сил, он бы попытался осмотреться, хотя обзор вышел бы странным: из тела, словно из-под огромной толщи воды. Иначе как бы он увидел все эти переплетения сосудов, глыбы мускулов, тяжелые айсберги костей, полупрозрачный дворец легких, в стенах которого медленно и вяло пульсировала его холодная кровь? Но сил на пустое рассматривание нет – приходится разгонять
Неожиданно пришел звук. Треск горящего дерева, рев пламени и чьи-то хриплые крики. Он слышал, слышал…
Оказывается, он лежит на огромном камне, вокруг которого горят четыре костра. Это его совсем не удивляет, словно он ожидал этого или чего-то похожего. У него, разумеется, открыты глаза… Столбы ледяного пламени рвутся в темное, бездонное небо, клубы дыма, освещенные этим пламенем, круто уходят вверх.
Оказывается, на небе есть звезды. Их много, и своим холодом они ужасают его… По телу, наконец-то заполненному душой, чудной, а может, просто незнакомой и непривычной, прокатывается медленная дрожь.
«Почему даже огонь не согревает? Что произошло, откуда все это?» – медленно думает он. И тогда начинает понимать, что гораздо важнее другое – что происходит. Неожиданно он становится больше своего тела и мигом обретает способность воспринимать происходящее за стеной пламени. Там танцует человек с сильным телом и быстрыми движениями.
Это сложный и опасный танец, вызывающий могущественные силы жизни. Пожалуй, у танцора слишком узкие глаза, никак не удается понять, что скрыто в них. Он танцует давно, его набедренная повязка потемнела, а тело блестит от пота как полированное…
Теперь дрожь жестоко треплет лежащее тело. Кажется, камень отнимает тепло, хотя от костров глыба должна быть раскалена, как сковорода.
Внезапно обрушиваются запахи горящего дерева, оглушающие ароматы каких-то трав, которые человек с восточным лицом бросает в огонь… Откуда он знает, что где-то там, далеко, существует Восток?.. Каким-то образом, не поворачивая глаз в глазницах, он может видеть, что трава горит чересчур душным, дымным пламенем. Это необычная трава, в ней чувствуется присутствие чего-то, противного жизни, может быть, магии? Откуда он знает о магии?
Проходит много времени, и, лишь когда костры прогорают и дымы от них становятся серыми и невесомыми, он вдруг начинает согреваться. Вернее, теплеет мир вокруг него. Даже камень становится теплым.
Он снова ничего не видит, но теперь его тело и душа слиты воедино. Танцор, кажется, упал на траву, выбившись из сил, но позволил себе упасть, лишь когда стало ясно, что сердце того тела, что покоилось на камне, уже не остановится. Он начинает понимать, что и его вот-вот сморит усталость…
Он просыпается, когда танцор касается его. Этот человек сильнее, чем показался сначала. Восточник защитился от жара, все еще веющего от тела, вновь обретенного не знакомой никому душой, толстым кожаным лоскутом. Когда-то эта шкура одевала зверя с сильными мускулами. Вероятно, из нее можно было сделать щит для пехотинца или фартук для лучника, но для раскаленного тела, снятого с камня, она не годится. Шипит и прогорает насквозь.
Танцор приносит медный кувшинчик с водой и травы в больших и маленьких полотняных мешочках. Он растирает травы в сухих ладонях и ссыпает травяную муку в воду. Намешав не менее дюжины разных трав, танцор взбивает этот холодный чай желтой метелочкой из тонких прутиков, бросает в кувшин раскаленный камешек, и мигом вскипевшая вода разливает вокруг одуряющий запах горячей пыли на дороге… А затем танцор брызгает полученной смесью на него.
Капли как бы зависают в воздухе, на миг становясь не больше частичек дыма… Когда капли падают, он едва не кричит от боли, потому что они оказываются огромными и жутко холодными… Они сразу же испаряются, и над его телом поднимается облако болезненного, охлаждающего, омерзительного пара. Танцор брызгает снова и снова, и пар валит клубами.
Восточник переворачивает его на бок, потом на другой, брызгая все больше, громко смеясь. И каким-то образом он понимает, что этот танцор очень часто будет делать ему невыносимо больно, но каждый раз станет вот так же смеяться, и это научит его тоже смеяться над болью… Или над жизнью, к которой его вызвали, в которую он так внезапно пришел… Для которой вдруг проснулся.
Наконец восточник отставляет пустой кувшин в сторону. Снова накинув шкуру, относит бессильное тело в холодную пещеру и засыпает ворохом листьев, которые тут же начинают тихонько тлеть.
Время льется бесшумно. Когда танцор появляется вновь, листья лишь слегка курятся. Незнакомое тело явно радо присутствию другого человека. Хотя душа еще никак не реагирует… Определенно ей требуется больше времени, чем телу.
Танцор прикасается ладонью к его щеке и снова улыбается, на этот раз иначе – не так, как когда делал больно. А может быть, им было больно обоим… Только он замирает от холода, а у восточника кожа твердеет от жара. Их глаза встречаются, и восточник спрашивает:
– Ты можешь говорить?
Этот язык он знает. По крайней мере понимает слова, их смысл. И улавливает их вкус, который радует душу, оживляет ее, рождает желание услышать что-то еще, помимо этих слов.
– Ты забыл дасский? – снова спрашивает танцор. – Ты не понимаешь меня?
Собравшись с силами, он разжимает губы:
– Кто я?
Слова даются нелегко. К тому же голос его звучит не громче комариного зуденья, а губы и язык остаются неподвижными, как тот камень, на котором он лежал, согреваемый четырьмя гигантскими кострами. К тому же это слова языка Фо, такого древнего, что он сам удивляется их звучанию.
– Знаешь, – танцор доверительно наклоняется, – это язык заклинаний. А здесь пользуются дасским. Или дериб.
– Кто я? – он пытается говорить на дериб.
– Молодец, – хвалит танцор. – Ты – мой ученик. А я твой Учитель.
– Почему я ничего не помню?
Учитель некоторое время молчит.
– Тебе придется поверить мне, хотя то, что я скажу, мальчик, не будет всей правдой. – Видно, что он не умеет лгать. – Будем считать, что я опробовал очень редкий способ обучения – хотел вызвать память предков… И ошибся. Сейчас не важно, в чем именно, важно другое – ты умер.