Возвращение
Шрифт:
Кёго промолчал.
— Я не знаю, желает ли этого Томоко, но коль скоро вы вернулись в Японию, разве это возможно, чтобы она продолжала жить в моём доме?
— По-моему, здесь нет никакого повода для беспокойства.
— А почему нет? — спросил Оки холодным, пронзительным голосом.
— Я занимаюсь воспитанием молодёжи, господин Мория, и не хочу, чтобы в моём доме произрастали зёрна скандала. Конечно, если бы вас не было в Японии, то всё выглядело бы по-иному. Я просто подобрал несчастного ребёнка на улице и позаботился о нём. Но сейчас вы здесь, и дело приобретает другой оборот.
Внешне Кёго продолжал сохранять спокойствие. Он хорошо понял истинный смысл высказываний Оки и испытал невидимую пощёчину, хотя выражение его лица не изменилось. Оскорбление только придало ему силы, и он держал свои чувства и слова под жёстким контролем.
Оки рассмеялся со сдержанным дружелюбием.
— В этом всё дело, господин Мория. Вам не кажется, что вы вели себя безответственно?
«Должен ли он извиняться?» — спросил сам себя Кёго и уныло склонил голову.
— Вы говорите правильно. Мне нечего сказать в своё оправдание.
— Ты опять пытаешься убежать. Это непростительно с твоей стороны. Если бы ты любил свою дочь, то не подумал бы возвращаться. Разве не так? На твоём месте я бы поступил только так! Как бы я ни хотел вернуться, я бы не сделал этого.
Оки всё больше распалялся. В стремлении подавить Кёго его голос незаметно для него самого приобретал всё более внушительный и презрительный тон, характерный также и для его научных диспутов, которые он вёл со своими противниками.
— В нынешних условиях Япония, потерпев поражение в войне, не может воспрепятствовать возвращению различного рода беженцев, и они с триумфом возвращаются. У меня нет возражений против коммунистов и пацифистов, которые имеют свою идеологию и доктрины, за которые и пострадали. А что касается вас… Вы назвали себя умершим человеком, но это не даёт вам никаких привилегий в послевоенной Японии.
— Господин Оки, — Кёго впервые заговорил после долгого молчания. Он был бледный, но спокойный. — Вы совершенно правы.
— В таком случае возникает вопрос, что вы собираетесь делать? Вы что, вернулись для того, чтобы внести свой бесценный вклад в восстановление нашей разрушенной страны?
Его голос был полон насмешки.
— Ничего подобного. Я не обладаю подобным преувеличенным самомнением. Я абсолютно бесполезный человек. Не говоря уже о стране, нет в мире человека, который бы сожалел, если бы меня не было. Да, это так.
Действительно, так. Однако вы сказали, что я наношу вред репутации профессора Оки… Этого я не сознавал. В самом деле, я значит, не только бесполезный, но и вредный человек. Но что я всегда делаю, так это проявляю осторожность, чтобы не навредить и не помешать другим. Я избегаю дневного света, не показываюсь в общественных местах и особенно не встречаюсь с людьми, которые знают меня как Кёго Мория. В этом вы можете доверять мне.
— Однако…
— Подождите. — Голос Кёго был громче. — Я покойник. Труп приносит несчастье тем, кто к нему приближается. И зная это, как вы можете послать Томоко ко мне? Вам её совершенно не жаль?
— Но разве она не твоя дочь? — жестоко и резко сказал Оки.
Кёго пристально и, не моргая, смотрел на него. Оки сбросил свою маску и показал своё нутро. Он не любил Томоко. То, что он сейчас сказал, ясно говорило об этом. У него не было перед ней обязательств, так как она была не его дочь. Но Кёго об этом так не думал. Его одинокая жизнь сделала в его глазах различие между его детьми и детьми других менее резкой. Эти мысли неожиданно вызвали в нём вспышку родительской любви к Томоко и, хотя внешне он сохранял самообладание, внутри у него всё бурлило.
— Её мать не отпустит её, — сказал он, насколько мог, спокойно. — Вы обсудили с её матерью то, что сейчас говорите?
Раздражение пробежало по лицу Оки.
— Нет, — сказал он без дальнейших объяснений.
— Значит, это ваше собственное…
— Конечно. Это моё собственное мнение. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь дома будет возражать.
— Однако…
— Никаких однако. Это моё решение. Я это я, и я выполняю миссию воспитания человечества. Я уже не преподаю в школе, но моя последняя работа это воспитание общества.
— Понимаю, — резко сказал Кёго. — Но Томоко об этом ничего не знает. Она невиновна. Конечно…
— Мория, к тебе ещё не приходили странные люди? Ты говорил о трупах и несчастьях, которые они приносят. А ты не замечал, что есть люди, которые притаились и ждут, когда всё это можно разоблачить?
— Ничего подобного!
— Из этого получится великолепная газетная сенсация. Бывший офицер военно-морских сил, который растратил служебные деньги и, заметая следы, исчез за границей, спустя десять лет после окончания войны вернулся в Японию. Если журналисту удастся получить интервью у этого человека, оно будет помещено на самом видном месте в газете.
Один из них недавно был в моём доме. Он слышал, что ты якобы вернулся и хотел узнать, где тебя можно найти. У меня есть друг в руководстве этой газеты, и я смог замять эту историю. Но если какая-нибудь скандальная второсортная или третьесортная газетёнка разнюхает это, то даже я не смогу что-нибудь сделать. Невозможно предсказать, когда и где эта история может просочиться. Если я вдруг случайно проговорюсь сегодня и в газете узнают, что это с тобой я говорил в их приёмной комнате, то даже тебя они не отпустят. С журналистской точки зрения ты имеешь все данные для того, чтобы из тебя сделать современного героя. И их будет интересовать не только твоё экстраординарное прошлое, но также твои оценки Тихоокеанской войны и твои взгляды вообще по вопросам войны и мира. Читатели любят подобные истории. Это глупо, отвратительно и достойно презрения, но японскому народу это нравится. Это будет великолепно. Сбежавший Кёго Мория станет героем нашего времени.
Возбуждение Оки росло с каждой воображаемой им подробностью. Затем он отвернулся и воскликнул:
— Я попал в беду. Я в отчаянии.
— Я вас понял, — с сочувствием сказал Кёго, однако выражение его лица постепенно становилось всё более уверенным. Он почти улыбнулся последним, видимо, спонтанно произнесённым словам Оки «Я попал в беду. Я в отчаянии». Они выдали его как эгоиста, который мог говорить и думать только о себе, и именно для него присутствие Кёго в Японии было тревожным и нежелательным. Томоко и Сэцуко не имели к этому никакого отношения.