Возвращение
Шрифт:
На втором этаже, справа – квартира Полуновых. Левка на год моложе Алика, но они дружили. Правда, Алик был в детстве забияка, а Левка – тихоня. Отец Левки занимал какой-то небольшой партийный пост районного масштаба. Иногда его даже привозила с работы служебная машина. Но Полунов старший не важничал – тоже всегда выглядел тихим, чуть ли не испуганным. Карьеры не сделал, умер в годы «застоя»; перед смертью позвал Левку и наказал никогда не вступать в партию. Много позднее Левка поделился этим по секрету с Аликом. «Я был молодой, глупый, верил в идеалы, – говорил отец, задыхаясь от эмфиземы. – Вступил в партию и постепенно прозрел. А уже не выйдешь. Вся эта бандитская партия по макушку в крови человечьей. Сам я зла не делал,
А на четвертом этаже, прямо над Аликом, жил Ванька Белов. Телефонов у них в доме долго не было; если требовалось срочно переговорить, Ванька стучал три раза по трубе водяного отопления: два быстрых удара и после паузы – третий. Услышав этот сигнал, Алик вставал на подоконник, открывал форточку, и они с Ванькой перекликались. Тот был на год старше, но где-то классе в пятом его оставили на второй год. После этого Алик с Ванькой учились в одном классе, сидели за одной партой. Обменивались интересными книжками, собирали марки. После седьмого класса Ванька ушел в техникум, но не закончил; как говорили взрослые, «связался с дурной компанией». Чем-то приторговывал, что-то подворовывал. Торопясь по утрам в институт, Алик иногда сталкивался на лестнице с Ванькой, возвращавшимся домой после ночного загула, – лицо помятое, разит водярой. Потом Ванька съехал из родительской квартиры. Уже перед отъездом в Америку дошли до Алика слухи, что Ванька мотает срок – вроде бы, за грабеж магазина… А ведь когда-то плечом к плечу засиживались после школы у Ваньки на диване, читали вместе про детей капитана Гранта… Надо бы зайти к его родителям, узнать, что и как. Может, образумился. И к Левке тоже надо наведаться. Но это не сегодня…
Алик стоял на третьем этаже перед дверью своей квартиры. Через эту дверь он выносил гроб с телом отца – помогали пришедшие на похороны заводские сослуживцы отца, Яшка, Левка. На узкой лестничной площадке, чтобы развернуть гроб ногами в сторону ступенек, головной конец пришлось приподнять. Уже в автобусе, по пути на кладбище, Алик подтянул сползшее тело отца, невесомое после долгой болезни, уложил голову поудобнее на подушечку.
А маму выносили без него… Она была маленькая, ей длинный гроб не требовался, развернуть ее гроб на лестничной клетке, наверное, было легче. Хоронила маму соседка по квартире, тетя Даша, да еще из деревни приехали дальние родственники… Алик так и не успел. Через пару недель его знакомый полетел из Сан-Франциско в Москву и захватил деньги для тети Даши, чтобы возместить расходы на похороны. Потом Алик получил от нее письмецо – она писала, что похоронили маму вместе с отцом, в той же оградке. Еще тетя Даша сообщала, что скромную мебель из их комнаты забрали деревенские родственники, а на освободившуюся жилплощадь подселили очередника – мать с ребеночком. Строчки в письме неуклюже наползали одна на другую, но американский адрес на конверте был выведен четко, другим почерком, – тетя Даша попросила кого-то.
За день до вылета Алик позвонил ей из Сан-Франциско. Она сразу узнала его голос, хотя до этого столько лет не слышала. Обрадованно сказала, что, конечно же, он может остановиться у нее… Их квартира состояла из трех комнат. Когда распределялось жилье, тетя Даша с мужем и двумя дочками получила две комнаты, а семье Алика дали на троих одну, но зато большую, квадратную. Дочки тети Даши были старше Алика; когда тот еще ходил в начальную школу, дочки уже бегали на танцы. Они быстро выскочили замуж и покинули родительское гнездо. Муж тети Даши, который работал на том же заводе, что и отец Алика, умер года через два после отца. Вот тетя Даша и доживала век одна, как она любила выражаться, «в двухкомнатных хоромах». Долгие годы они с мамой мирно сосуществовали на общей кухне. Обе были чистюлями – все на кухне блестело. Праздники обычно встречали вместе, у мамы фирменным блюдом
Алик нажал на кнопку звонка, и дверь почти сразу отворилась. За ней стояла тетя Даша, сухонькая, постаревшая, сгорбившаяся. Но глаза из-под седых бровей все так же лучились добротой и интересом к жизни. Алик поцеловал ее. Она всхлипнула.
– Не дождалась тебя мамочка… Да ты, милок, раздевайся. Обувку ставь под скамеечку, не забыл, небось. А вот твои тапки старые, мамочка все берегла… Теперь беги в ванную, душ прими после дороги. Там чистенькое полотенце я на стиральную машину положила. Пельмени уже накрутила. Ты мойся, а я их в кипяток бросать буду…
В комнатках тети Даши было, как всегда, чисто, ни пылинки. Будто ничего и не изменилось за девять лет: на стене, над кроватью, висит все тот же порыжелый коврик с лебедями, на тумбочке – знакомый Алику со школьных лет телевизор с крохотным черно-белым экраном. В углу – божница с иконками.
На столе испускает вкусный пар миска с горячими пельменями, стоит баночка со сметаной, тарелка с селедкой и отварной картошкой. Две початые поллитровые бутылки: в одной – водка, в другой – розоватая настойка с ягодами клюквы на дне.
– Давно мечтал твоих пельменей отведать, тетя Дашенька. Сбылась мечта, – раскрасневшийся после душа Алик налил себе в рюмку водки, а тете Даше плеснул клюквенной настойки на донышко – для приличия, он знал, она не пьет. – Ну, со свиданьицем!
После выпитой водки во рту появился уже забытый Аликом сивушный привкус – типичный «сучок». А пельмени были вкусные. Тетя Даша не держала в секрете способ их приготовления. По ее рецепту иногда делала пельмени мама. Но у тети Даши все равно получались вкуснее.
– Как живешь, тетя Дашенька? Я читал, у пенсионеров жизнь теперь тяжелая. Концы с концами сводишь?
Тетя Даша помолчала, потом ответила:
– Пенсионерам нынче трудно. Иной старичок или старушка на хлебе и картошке перебиваются, а уж что-нибудь повкуснее попробовать или там одежку, обувку купить и не думают, старое донашивают. У меня другое дело, мне повезло – дочки достались хорошие. У старшенькой с мужем дача своя – летом все выходные там вкалывают, зато зимой кормятся. И мне подбрасывают. Видишь, отварная картошечка какая рассыпчатая – в подполе у них до весны хранится, будто только из земли выкопали… А младшенькая моя – она на бирже этой работает. Все деньгами подсобляет – на, мамочка, на, мамочка. Хорошие детки мне достались.
Тетя Даша поднялась из-за стола. Открыв дверцу шкафа, пошарила внутри, из-под стопки наглаженного белья вытащила конверт.
– Вот, милок, коли о деньгах заговорили… Когда мамочка померла в одночасье, я денег на похороны у дочек призаняла. Потом твой знакомый баксы эти принес, и я с дочками расплатилась. А еще потом на надгробный камушек потратилась. Только ты много прислал – это в конверте остаток. Забирай, нам лишнего не нужно.
– Да ты что, тетя Дашенька, какой там остаток! Я тебе и так навсегда обязан, что маму в последний путь проводила. Потрать эти деньги на себя, не обижай.
– Коли так, то спасибо… Вот пойду в воскресенье в церкву, поставлю большую свечку за помин души рабы божьей Марии.
Будильник, который стоял на телевизоре, показывал семь. А в Сан-Франциско, значит, еще только восемь утра… Вчера Алик поднялся ни свет, ни заря. Барбара отвезла его в аэропорт к утреннему семичасовому рейсу. Потом перелет через всю Америку – от Тихого океана до Атлантического. Несколько часов ожидания на пересадке в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди. Долгий полет над Атлантическим океаном и через Европу. И все это время поспать по-настоящему не удавалось – дремал, скрючившись в самолетном кресле. Выходит, он без настоящего сна уже вторые сутки. И спать почему-то не хочется.