Возвращение

Восемь лап, восемь. Они шуршали по камням и топотали-топотали, постукивали-постукивали.

Они завершили свою битву и свой пир завершили тоже, пожрав своих собратьев, становясь сильнее с каждым поглощенным лакомым куском. Раздувшиеся и обессилевшие, они стояли вокруг восьмиугольного камня, уставившись мириадами глаз в мириады

Они не могли больше есть; они не могли больше драться. Изнеможение удерживало их на месте, как и задумывала Ллос с самого начала. Из тысяч остались восемь — восемь самых сильных, восемь самых хитрых, восемь самых проворных, восемь самых жестоких. Один должен будет слиться с Йор'таэ. Один обретет мантию божества, богини Хаоса.

Лишь один, которому все остальные станут служить… если этот Единственный даст им такую возможность и такой шанс. Если нет, значит, они, подобно тысячам их мертвых сородичей, будут съедены.

Пауки знали, что больше не могут повлиять на этот выбор. Соперничество было в прошлом, битва окончилась, и теперь лишь Та, Которая Была Хаосом, могла принять окончательное решение. Пауки не обманывали себя ложной самонадеянностью. Они не тешили себя мыслями, будто бы способны изменить то, что должно было свершиться. Братоубийственная война окончилась.

Восемью восемь лап нервно топотали по камням.

Там, за пределами кокона, этого святая святых, дроу были не столь смиренными. Они тешились своей гордыней, они ставили себя выше Ллос, считая, что достойны этой вершины или даже превзошли ее. Они смели полагать, будто постигли Ллос, постигли стоящий перед ними выбор, и они осмеливались плести заговоры и интриговать, чтобы лишить своих соперников их законного места.

Они были глупцами, и пауки знали это. Все их шаги были тщетными, судьба их была давно предрешена.

Эта интрига была начертана богиней Хаоса и была самой замысловатой и притягательной из всех. Потому что ни один из путей Ллос никогда не бывал прямым и ни один не вел к заранее ожидаемой цели.

В этом и была красота.

Пауки понимали это.

Время близилось.

Пауки знали это.

Восемью восемь лап шуршали по камням и топотали-топотали, постукивали-постукивали, их терпение сплеталось воедино, натягивалось и рвалось.

Восемь лап, восемь.

Интракис восседал в своем любимом кресле — на троне с высокой спинкой из костей, скрепленных между собой раствором из крови и перемолотой кожи. На поверхности огромной базальтовой столешницы лежали раскрытыми фолианты и свитки, орудия его ремесла. По сторонам неясно виднелись уходящие ввысь стены трехэтажной библиотеки Пристанища Мертвецов, его крепости.

Из стен на него смотрели глаза. Стены, перекрытия и своды Пристанища Мертвецов были сложены из тысяч и тысяч наполовину живых, магически сохраненных трупов, которыми можно было бы заполнить уйму городских кладбищ. Мертвые тела служили теми кирпичиками, из которых был сложен замок Интракиса. Он считал себя ремесленником, каменщиком, строящим из плоти, гнущим и ломающим стенающие тела, придавая им нужную ему замысловатую форму. В выборе материала он был неразборчив и укладывал в стены своего замка тела самые разные. Смертные, демоны, дьяволы и даже другие юголоты обрели свой дом в стенах Пристанища Мертвецов. Интракис был не более и не менее чем честный убийца. Любое существо, стоящее у него на пути наверх в иерархии ультролотов, населяющих Кровавую Расселину, оказывалось в одной из стен Пристанища, разлагающееся, полумертвое, но все же сохраняющее чувствительность настолько, чтобы ощущать боль, все же живое настолько, чтобы страдать и стенать.

Интракис улыбнулся. Пребывание среди мертвецов и книг всегда приводило в порядок его мысли. Библиотека была его убежищем. Едкое зловоние гниющей плоти и пикантный аромат выделанного пергамента прочищали и извилистые ходы его обонятельных каналов, и извилины его мозга.

И это было хорошо, ибо он жаждал ясности. Его изыскания приносили мало плодов, одни лишь дразнящие намеки на знание.

Ультролот узнал, лишь что нижние Уровни взволновались и что в центре всего этого была Ллос. Но он еще не определил, как лучше извлечь выгоду из этого хаоса.

Интракис поглаживал крапчатой длиннопалой рукой лысую голову и размышлял, как мог бы обернуть происходящее в свою пользу. Он долго ждал возможности выступить против Кекксона, ойнолота и главнокомандующего Кровавой Расселиной. Может быть, теперь, в пору порожденного Ллос хаоса, время пришло?

Он вглядывался в налитые кровью, исполненные боли глаза на стенах, но трупы не могли подсказать ему ответ, они лишь гримасничали безгубыми ртами, тихо стенали и корчились в агонии. Их страдания поднимали Интракису настроение.

За стенами Пристанища Мертвецов, слышимые даже сквозь толщу спрессованной плоти и окна из стекла и стали, завывали свирепые ветра Кровавой Расселины, выводя свою мучительную песнь, высокую, пронзительную, похожую на вопли той дюжины или около того смертных, с которых Интракис самолично заживо содрал кожу. Звук затих. Интракис поднял голову и ждал. Он знал, что сразу после него Уровень начнет содрогаться, эти толчки следовали за скорбной песней ветра с такой же неизбежностью, как при грозе гром следует за молнией.

Вот оно.

Возник неспешный рокот, сначала это была лишь легкая дрожь, но звук нарастал, переходя в крещендо, сотрясавшее крепость судорогами, от которых, словно вулканический пепел, с высокого свода библиотеки сыпались хлопья истлевшей кожи и высохших волос. Интракис полагал, что это сотрясается сама Кровавая Расселина, может быть даже все нижние Уровни. Он знал, что Ллос вырвала Дно Дьявольской Паутины из Абисса и необузданная, бессмысленная сила — материализованный хаос — разливалась по нижним Уровням и заставляла космос содрогаться.