Возврата к старому не будет
Шрифт:
– Пока да! – ответил Николай.
– Откровенно, я боюсь, будет ли отдача от ваших лесных земель. Сумеем ли мы их поднять, – говорил Смирнов. – Земля больше пяти лет не видела удобрений, а отдельные участки более десяти. Она не окупает затрат, на отдельных площадях семян не собирают. Колхоз большой должник государству. Давно коммунист?
– С 1942 года. Наши земли, товарищ Смирнов, тоже хорошие, – Николаю казалось, что откуда-то глухо доносятся слова уже покойного деда Андрея. – Наша земля была хорошей. Она не один век кормила наших мужиков. Наши колхозники ее восстановят. Народ хочет работать, но пока не за что зацепиться. Нет ничего, ни кола,
– Мне нравится твоя настойчивость и принципиальность коммуниста. Мы хотим рекомендовать тебя председателем вашего колхоза. Будем помогать. Уговорю кое-кого, дадим ссуду на приобретение крупного рогатого скота и лошадей. Как ты на это смотришь?
– Не знаю, – сказал Николай. – Пока ничего не могу обещать. Да притом осенью собираюсь поехать учиться. Думаю поступить в сельхозинститут.
– Поступай на заочное, – порекомендовал Смирнов. – Поступить мы тебе поможем. Напишем направление от райкома партии. Считай, что поступил. Будешь работать и учиться. Твое согласие – и через несколько дней вышлю представителя райкома для рекомендации тебя председателем.
– Согласен, – сказал Николай. – Буду надеяться на вашу помощь.
Через неделю Николая единогласно избрали председателем колхоза. Смирнов не обманул. С его помощью колхоз получил ссуду. Купили восемь коров, трех лошадей и двух свиноматок. Работа в колхозе закипела. Возили навоз, ремонтировали скотные дворы, готовились к сенокосу. Возвращались в деревню и демобилизованные, правда, нестроевики, но рады были и им.
От имени фронтовиков колхоза Николай написал письмо маршалу Рокоссовскому. Правление колхоза просило оказать возможную помощь. Если можно, передать автомашину и несколько лошадей. Коротко описал, в каком состоянии находилось хозяйство.
Рокоссовский ответил быстро. Правление колхоза получило письмо в правительственном конверте за подписью самого маршала. Он выделил колхозу четырех списанных из армии лошадей и одну автомашину ЗИС-5. Просил немедленно выслать представителя с доверенностью. Через десять дней после получения письма в колхозе появились еще четыре лошади и автомашина. Пригнали их солдаты. Народ деревни воспрянул.
– Больше не будем на себе пахать, – говорили колхозники. – Молодец, председатель.
Работа кипела ключом, работали старые и малые. Надвигалась пора сенокоса. Готовили косы и грабли. Алексанко не вылезал из кузницы. Ремонтировал давно заброшенные телеги и колеса. Правда, кузнец он был ненастоящий, хотя любил похвалиться кузнечным ремеслом. Делал все грубо, с помощью Витьки. С ним они были неразлучные друзья. Возвращаясь с работы, Витька сначала заходил к Алексанко, а затем уже шел домой. Надо сказать, оба они были браконьеры. Ставили петли на лосей. Витька приносил с МТС проволоки, а Алексанко делал петли. Лоси им не попадались – или они неправильно делали петли, или не умели ставить. На охоту часто ходили вместе.
Алексанко с ружьем не расставался, но стрелять боялся. Ружье у него было куплено еще в 1930 году, одноствольное, переломка. Било оно хорошо. Если взглянуть в ствол, то он походил на дымогарную трубу. Ружье Алексанко никогда не чистил. Ложа ружья в нескольких местах была расколота, скреплена винтами и гвоздями.
Стрелял Алексанко только с приклада.
На тетеревов и рябчиков Алексанко ставил петли. Их у него было наставлено больше двух десятков. Поэтому каждое утро еще до восхода солнца он отправлялся на проверку петель, прихватывая иногда с собой Витьку, и приносил домой по одной-две птицы. Витька ходить ленился, просыпал. Если Алексанко попадались две-три птицы, то одну он приносил Витьке домой. Говорил:
– Можно бы еще парочку застрелить, да только зачем. На сегодня нам хватит, а завтра бог даст опять.
Воробья они с собой не брали, а если ненароком навяжется, не отказывали. Витька и Воробей работали вместе, но Витька его не любил. Отец Воробья, Саня Мироносицын, посадил перед самой войной отца Витьки. Всего посадил пять мужиков в возрасте от 55 до 62 лет. Самых коренных рабочих колхоза. Написал на них донос, что они недовольны советской властью, колхозом, имеют винтовки и пулемет и так далее.
Отец Витьки, Иван, участвовал при штурме Зимнего дворца. Воевал в Красной Армии с момента ее организации. Имел похвальные грамоты, за боевые заслуги был награжден именными часами. Не поверили ничему. Поверили доносу и упрятали.
Саня Мироносицын тогда посадил даже своего родного дядю, мужика умного и трудолюбивого, колхозного пчеловода, лишь за то, что тот его медом досыта накормил, просил домой – не дал.
Все пятеро еще в 1942 году умерли в лагерях особого режима.
Витька отца очень любил и жалел.
– Но что поделаешь, знать, судьба, – говорил он.
Семь раз приезжали с обыском. Искали винтовки и пулемет. На глубину до метра всю землю проштыковали на усадьбе и во дворе. Чего не было – не найдешь.
Витька Воробья хотя и не любил, но и не обижал, а иногда за него и заступался. Думал: «А причем тут Воробей. Сын за отца не ответчик».
Дни шли, травы начинали цвести, наступил сенокос. Колхозников распределили по звеньям. Каждому звену дали план и наметили участки, где косить. Решили выйти косить в понедельник. Говорили:
– Понедельник – легкий день.
В пятницу вечером на два дня пришел Витька. Работали все в двадцати километрах от деревни. Там Витька встретил Николая.
– Ну, как дела? – спросил Николай.
– Хорошо, – ответил Витька. – Завтра собираюсь на рыбалку. Надо Алексанко уговорить. У него есть небольшой бредень. Бережет его как реликвию. Если сам не пойдет, то и бредня не даст.
– Дело ты придумал, Витька, – сказал Николай. – Пойдем вместе, будем уговаривать. Я тоже с вами схожу. Надо отдохнуть и хотя бы на время забыться.
Алексанко находился в кузнице и усердно отбивал дробь маленьким молотком по наковальне.
– Что-то кует, – сказал Витька. – Не иначе как кинжал. На днях бабы видели медведя на писаревских покосах, а может и врут. Вот он и решил вооружиться.
Когда подошли к кузнице, все стихло. Алексанко, разглаживая бороду, вышел навстречу.
– Ты что ковал? – спросил Николай.
– Ничего не ковал, – ответил Алексанко.
– Но ведь мы не глухие, слышали.
Алексанко сделал виноватую физиономию, ответил: