Вперёд, Дживз!
Шрифт:
В этот момент в дверь опять позвонили. Дживз исчез и через мгновение вернулся с телеграммой следующего содержания:
«Немедленно возвращайся. Срочно. Первым же поездом. Флоренс»
– Ого! – сказал я.
– Сэр?
– Нет, ничего!
Это говорит о том, как плохо я тогда знал Дживза. Сейчас мне и в голову не придёт, получив срочную телеграмму, тут же не обратиться к нему за советом. А та, что я держал в руках, действительно была чертовски странной. Если вы помните, Флоренс прекрасно знала, что послезавтра я в любом случае должен приехать в Изби, так что же случилось? На этот вопрос я ответа найти не мог, как ни старался.
– Дживз, – сказал я. – Нам надо уехать в Шропшир сегодня днём. Успеем?
– Безусловно, сэр.
– Ты все запакуешь и приготовишь?
– Нет никаких проблем, сэр. Какой костюм вы наденете?
– Этот.
В то утро на мне был такой яркий костюм в клетку, который мне очень нравился; можно даже сказать, я им гордился. Возможно, с первого взгляда он производил несколько ошеломляющее впечатление, но тем не менее сидел на мне как с иголочки, и мои клубные приятели, да и не только они, не переставали им восхищаться.
– Слушаюсь, сэр.
И снова тон у него был какой-то не такой. Знаете, как будто чего-то недоставало. Ему не нравился мой костюм. Я решил проявить твёрдость характера. Чутьё подсказывало, что если я хоть в чем-то ему уступлю, он сядет мне на шею. Уж слишком сильно этот малый смахивал на неисправимого упрямца.
Сами понимаете, терпеть я этого не собирался. Слава те господи, повидал парней, попавших в полную зависимость от своих камердинеров. Помню, как однажды вечером в клубе старина Обри Фотергил рассказывал мне – со слезами на глазах, бедняга! – что ему пришлось отказаться от своих любимых коричневых ботинок только потому, что они не понравились Микину, его личному слуге. Знаете, этих малых надо держать в узде, вот как я считаю. Если только им как-там-это-называется, они тут же сами-знаете-что.
– Тебе не нравится мой костюм, Дживз? – холодно спросил я.
– Что вы, сэр!
– Итак, что тебе в нём не нравится?
– Это очень хороший костюм, сэр.
– Что в нём плохого? Выкладывай начистоту, разрази меня гром!
– Если позволите, сэр, коричневая или синяя ткань с почти незаметной диагональной нитью…
– Какая чушь!
– Слушаюсь, сэр.
– Полный идиотизм, дорогой мой.
– Как скажете, сэр.
Я почувствовал себя, как человек, который собирается схватиться за узду и вдруг обнаруживает, что лошадь не взнуздана. В моей груди кипело негодование, но, как выяснилось, повода негодовать у меня не было.
– Хорошо, Дживз. Это все, – сказал я.
– Да, сэр.
И он ушёл складывать вещи, а я вновь уткнулся в книгу, в главу под названием «Психофизиологическая этика».
Сидя в поезде, я не переставал размышлять, что такое могло стрястись за время моего отсутствия. В голову мне так ничего и не пришло. Изби не был одним из тех загородных домов, где, как в романах о высшем свете, молоденьких девушек заманивали перекинуться в баккара и обчищали до нитки – я хочу сказать, до последней драгоценности. Когда я уезжал, общество там состояло из законопослушных граждан, таких, как я сам.
Кроме того, мой дядя не потерпел бы никаких фокусов. Он был довольно чопорным стариком, обожавшим спокойную жизнь, и в данный момент заканчивал писать историю своей семьи, или что-то в этом роде, над которой ему пришлось изрядно попотеть весь последний год. Он почти не выходил из библиотеки и вроде как изливал на бумаге свою душу, каясь в старых грехах. Поговаривали, что в молодости дядя Уиллоуби был гулякой и мотом. Если б вы посмотрели на него сейчас, то и представить себе этого не смогли бы.
Когда наконец я добрался до имения, Оукшот, дворецкий, сообщил мне, что Флоренс находится у себя в комнате и присматривает за служанкой, укладывающей вещи. По-видимому, соседи, жившие в двадцати милях от нас, устраивали вечером танцы, и моя невеста собиралась отправиться туда в компании дядюшкиных гостей и остаться там на день-другой. Оукшот сказал, что она велела сразу же сообщить ей о моем прибытии, поэтому я прошёл в курительную комнату и стал ждать. Флоренс появилась через несколько минут, и с первого взгляда стало ясно, что она чем-то крайне недовольна, даже раздражена. Глаза у неё, я бы сказал, были вытаращены, и, судя по всему, она кипела внутри.
– Дорогая! – воскликнул я и попытался исправить ей настроение добрым старым испытанным способом. но она выскользнула из моих рук, как угорь.
– Не смей!
– В чём дело?
– Во всём! Берти, помнишь, перед отъездом ты попросил меня быть полюбезней с твоим дядей?
Надеюсь, вы поняли мою мысль, – ведь в то время я более или менее зависел от своего дяди Уиллоуби и не очень-то мог жениться без его согласия. И хоть я знал, что он не станет возражать против моего брака с Флоренс, так как дружил с её отцом ещё в Оксфорде, мне не хотелось рисковать, поэтому я и обратился к ней с просьбой сделать все возможное, чтобы очаровать старика.
– Ты сказал, что больше всего он обрадуется, если я попрошу почитать мне главы из истории его семьи.
– Разве он не обрадовался?
– Он был счастлив. Твой дядя закончил рукопись вчера днём и читал мне её почти всю прошлую ночь. Ни разу в жизни я не испытывала такого потрясения. Эта книга возмутительна! Она отвратительна! Она ужасна!
– Но, разрази меня гром, не может быть, чтобы в нашей семье всё было настолько плохо!
– История семьи здесь не при чём! Твой дядя написал воспоминания! Он назвал их «Опыт долгой жизни»!
Я начал понимать, в чём здесь дело. Как я уже говорил, в юные годы дядя Уиллоуби любил погулять, и, наверное, ему было чем похвастаться, раз он решил поделиться с другими своим опытом.
– Если половина того, что он написал, правда, – продолжала Флоренс, – молодость твоего дяди была сплошным кошмаром! В первой же истории говорится, как его с моим отцом выкинули из мюзик-холла в 1887 году!
– За что?
– Я отказываюсь отвечать, за что!
Видимо, дел они натворили будьте-нате. Насколько я знал, в 1887 году людей из мюзик-холлов вообще не выкидывали.