Вперед, гвардия!
Шрифт:
Дни стояли жаркие, безоблачные. Ни на реке, ни на берегу не видно ни одной живой души. Все попрятались в тень, отдыхали. Только с наступлением короткой июньской ночи оживали берега реки. Но едва солнце успевало скрыться за волнистой каймой горизонта, как воздух начинал дрожать от гула моторов фашистских самолетов. Сначала создавалось впечатление, что гудят сонные мухи, но потом гул становился все явственнее, мощнее, и скоро в нем тонули все другие звуки. Порой до слободы доносились глухие удары, вздрагивала земля и багровые вспышки озаряли небо. Прожекторные
Так было не день и не два. И вдруг однажды все изменилось. Ночь, как и предыдущая, была душная; как и раньше, потянулись на восток фашистские самолеты. Первый эшелон уже прошел слободу, и тут в небо ударил густой сноп разноцветных искр. Они, казалось, вырывались из самой земли, будто сама земля поднималась на свою защиту. Искры взметнулись веером, и на темном фоне неба за несколько секунд возникла огненная стена.
— Какой там дьявол стрельбу поднял?! — крикнул Семёнов, вылезая из своей землянки.
Ему никто не ответил.
— Я этому мерзавцу пропишу ижицу! — гремел Семёнов, потрясая кулаком. — Оперативный дежурный! Послать полуглиссер и выяснить!
Фашистские самолеты сбросили несколько бомб, и стена сразу стала плотнее: к трассирующим пулям присоединились снаряды.
— Отставить полуглиссер! — распорядился Семёнов. Он уже убедился, что неизвестные батареи только отвлекают на себя самолеты, что штабу никто и ничто не угрожает, а раз так, то зачем рисковать полуглиссером? Пусть те умники сами выкручиваются.
Коротка июньская ночь. Кажется, давно ли залил землю холодный лунный свет, давно ли вышли на ночную вахту соловьи, а небо уже начало светлеть, и среди соловьиного пения затерялся последний звук моторов последнего улетевшего самолета. Теперь только соловьи и тарахтящий движок радиостанции нарушали тишину. Семёнов зевнул, зябко повел плечами, скрылся в землянке и лег на койку. Самое время спать, а сна ни в одном глазу. И все из-за этих чертовых огневых точек! Откуда они взялись? Вчера пусто было, а тут… Славно лупили! Хотя никого не сбили, но сразу видно, что дело свое знают. Такую завесу поставили, что посмотришь на нее, посмотришь, а соваться — еще по-думаешь.
Нет, что ни говорите, а проще было в гражданскую. Ни тебе самолетов, ни танков, ни огнеметов, ни прочей гадости. Знай рубай да постреливай!
Семёнов размечтался, забылся, и вдруг его привычное ухо вновь уловило гул моторов. Слабый, словно захлебывающийся, он медленно плыл, заполняя ночь.
— Шурка! Опять летят, что ли?
Адъютант, спавший за дощатой перегородкой, перестал храпеть. Секундная пауза, и недовольный сонный голос спросил:
— Слушаю вас?
— Кого там еще черт несет? Или оглох, не слышишь?
Заскрипела койка и, кашляя, адъютант вышел из землянки. Семёнову показалось, что тот отсутствовал вечность, он хотел было встать или крикнуть, но в это время в светлом прямоугольнике двери появился силуэт человека.
— Дивизион Норкина подходит, — сиплым голосом доложил адъютант.
— С луны он, что ли, свалился? Рано еще ему…
— Уже позывными обменялся.
Семёнов быстро оделся и вышел из землянки. По реке плыли редкие, почти прозрачные пятна тумана. Среди них плотным строем клина шли катера. «Ишь, как отражал атаку, так и сюда пришел», — подумал Семёнов. Сейчас он, старый моряк, забыл о своих чувствах к Норкину и на все смотрел глазами профессионала. Молодцы! Такое расстояние прошли, а порядочек образцовый!
Катера, сбавив ход, подходили к берегу. Семёнов нахмурился и скрылся в землянке, бросив через плечо:
— Шурка, лампу!
Керосиновая лампа принесена. Красноватый язычок пламени вздрагивал в закопченном стекле. Семёнов достал из зеленого ящика-сейфа первую подвернувшуюся под руку папку с документами и сделал вид, что очень занят изучением боевой документации, а сам прислушивался.
Вот заглушили мотор последнего катера. На берегу сдержанный говор. Значит, уже встретились с гвардейцами, обнимаются, делятся впечатлениями… Кто-то быстро поднимается к землянке.
— Капитан первого ранга отдыхает? Семёнов узнает голос Норкина.
— Какой там отдых! — ворчит Шурка. — С вечера не ложился. Работа!
Семёнов одобрительно крякает и перелистывает страницу. Молодец, Шурка! — Доложите ему о нашем прибытии. — Давно доложено. У нас не как у других служба поставлена.
Ну разве не золото Шурка!? На все у него готовый ответ, и не просто так, а в самую точку!
— Разрешите войти, товарищ капитан первого ранга? Семёнов торопливо согнал с лица самодовольную усмешку и ответил устало, раздраженно:
— Да, входите.
— Второй гвардейский… — начал было Норкин, но Семёнов перебил его:
— Что это за стрельбу вы там подняли? Вам приказано совершать весь переход скрытно, а вы такую кашу заварили, что в Берлине чуют! Это вам не в Киеве на Кре-щатике девок тралить! Воевать пришли! За такие дела у нас в гражданскую к стенке ставили!
Начав сравнительно спокойно, решив поругать только для вида, Семёнов увлекся, вошел в роль и теперь разносил Норкина от всей души, искренне веря в свою правоту.
— К стенке ставили! Понимаешь? К стенке!
Больше Норкин не хотел и не мог терпеть. Он не рассчитывал на теплую встречу, однако и разноса не ждал. Торопился, ночей не спал — может, завтра в бой, а тут…
— А тех, кто баржи со снарядами без охраны бросает, у вас к стенке в гражданскую не ставили? — выпалил он, тоже повышая голос. — Где это видано, чтобы их, даже не замаскировав, посреди реки на якоря ставили? Вот и пришлось исправлять чужую глупость!
Семёнов осёкся. Как он мог забыть про баржи! Пятую ночь там болтаются! Ладно, что их пока еще не разнесли в щепки… И, чтобы скрыть смущение, Семёнов развернул карту и ткнул пальцем в голубую ленту реки: — Занимайте огневую позицию. Завтра оборудовать эн-пэ, протянуть нитки, выбрать цели и — с богом! Чтобы дохнуть у тебя фрицы не смели!