Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины
Шрифт:
– Через постель? – уточнила Олеся, чувствуя себя теперь совершенно глупо в этом пуховом одеяле.
– Естественно, – подтвердил он.
– С тобой? Я просто уточняю, только ли с тобой или есть еще список лиц, с которыми придется…
– Только со мной, – в голосе Артема появилась тонкая нотка обиды. Олеся вдруг разом вспомнила, как они кружили вчера у него в гостиной в импровизированном вальсе, как Шебякин попытался ее поцеловать, а она принялась рыдать и говорить, что все бы отдала, чтобы разлюбить Максима.
– Была бы, это точно, – вздохнула Олеся. – Значит, вы всерьез
– И ты была бы идеальна в главной роли, – заманивал ее Шебякин. Олеся замерла, и предательское «от тебя не убудет» принялось стучаться в пустую глупую голову. Вспомнила, как вчера разделась – уже совершенно пьяная, – чтобы только доказать, что это для нее не проблема. И читала длиннющий монолог Клотильды из Мопассана, размахивая бокалом, а Шебякин ощупывал ее тело горящими глазами.
– А ты уверен, что я уже не выполнила этого условия? – спросила Олеся наконец, пересекая комнату и открывая двери. Шебякин остался стоять в проходе, вынудив ее протиснуться между ним и дверным проходом.
– Душ там, – бросил он и отвернулся. Кусочки пазла вставали на свои места с каждой каплей, срывающейся вниз с душевой лейки над головой Олеси – медленно, почти с обратной скоростью события состыковывались со временем. Разбитая ваза с цветами на полу. Шебякин – злой и обломанный, голый и с бутылкой виски в руке. Олеся, тоже голая, на диване, просит ее простить. Даже в состоянии анабиоза, в полнейшей отключке ее тело каким-то загадочным образом стремилось сохранить верность Померанцеву, вздрагивая, как от боли, от прикосновения чужих рук.
– Кефирчику налить? – спросил Артем, держась как ни в чем не бывало. Улыбка, позитив, вежливое равнодушие. Ролей мало, актрис полно. Упустила ты, дорогуша, свой шанс. Ради какого-то долговязого самоуверенного козла, который всегда будет вытирать о тебя ноги.
– С удовольствием! – Олеся сделала приличный глоток и, конечно же, насмешила Артема появившимися на ее лице «усами». Он стер их с ее губ салфеткой.
– Дурочка ты, Олеся. Разве можно так мужика любить?
– Дура я, Шебякин. Полная дура, да, – кивнула Рожкова, допивая кефир.
– Насчет полной дуры, – покачал головой Шебякин. – Как думаешь, если бы пришлось для роли похудеть, ты бы смогла?
– А зачем? – Олеся моментально высунула нос из кефира. – Роль-то ты мне все равно не дашь.
– Не дам. Но просто интересно, смогла бы или нет? Как Рене Зельвегер.
– Она поправлялась для Бриджит Джонс вообще-то. Это-то я точно смогу, – рассмеялась Олеся.
– Ах да, точно, – кивнул Шебякин. – Тебя куда-нибудь подвезти?
Олеся задумалась. Идти домой? Спектаклей сегодня в студии не было, репетиций тоже не намечалось. Солнце за окном все еще заманчиво светило.
– Я прогуляюсь.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами он. – А все же… Похудела бы?
– Ради роли? – Олеся откопала из сумки телефон, только чтобы убедиться, что он уже давно умер. – У тебя нет зарядки?
– Только не к такому старью, – покачал головой Шебякин, с жалостью, если не с презрением взирая на Олесин смартфон. Богема, куда деваться. Определенные стандарты подразумеваются.
– Я бы похудела. На сколько бы сказал, на столько
– Не понимаю. – Он открыл дверь, запирающуюся на какой-то хитроумный замок с секретками. – Но верю на слово. – Шебякин вскользь чмокнул Олесю в щечку, уже целиком и полностью в своем Ipad – все мысли о чем-то другом, о каких-то других актрисах, проектах, вариантах. Дверь захлопнулась, и Олеся осталась один на один с обшарпанной лестничной клеткой и гулким старым лифтом. Как же так получается, что в этих дорогущих домах, за пределами стен, покрытых шелковыми обоями и венецианской штукатуркой, продолжают жить эти чудовища в лифтовых шахтах из плетеной сетки-рабицы.
Олеся не стала рисковать, пошла пешком. Шебякин жил на седьмом этаже, но вниз идти было легко и приятно, хотя от самой этой ночи остался какой-то неприятный осадок, словно бы она все же переспала с Артемом. Но и он слетел, когда Олеся пересекла несколько кварталов, подставляя свои еще чуть влажные волосы ветру. Завернула в кафе, где ей и кофе подали, и зарядку нашли «для такого-то старья». Утрись, Шебякин. Медитировала над кофе, подставляя лицо солнцу в окне. Скоро солнца-то не будет.
Анна позвонила, когда Олеся стояла на мосту через Москву-реку и смотрела на проплывающие мимо, прямо под ней корабли – большие и маленькие. Бывает же такое – тепло, как летом. И странное чувство легкого головокружения. Олеся сто лет как не делала ничего такого, что бы выходило из ряда вон, выбивало бы ее из колеи, и то, что прошедшая ночь была такой абсурдной, такой неприличной и невозможной, теперь делило ее мир на две части. До и после. Из какого Эдемского сада, интересно, ее погонят теперь. Усталость, похмелье и недостаток сна делали тело легким, а мысли поверхностными. Увидев номер Анны, Олеся улыбнулась – ей-то уж она всегда готова рассказать что угодно.
– Ну, ты где? – спросила Анна, и голос ее удивил Олесю. Встревоженный, усталый.
– На мосту.
– В каком смысле? Ты что, прыгать собралась? – Олесе стало интересно, отчего все постоянно боятся, что она совершит какую-нибудь глупость. Даже когда Померанцев ее бросил и отправился вокруг нашего небольшого шарика с землей и несколькими океанами, Олеся ничего не делала с собой. Только больше пугала. И таблетки-то были – какие-то гомеопатические, чтобы спать лучше. Но теперь уж ничего не поделаешь, такая слава.
– Никуда я прыгать не собираюсь. Я тут… гуляю.
– Всю ночь гуляешь? – спросила Анна с пристрастием.
– Ну… как бы… а что? – растерялась Олеся. Такая осведомленность – откуда бы? Хоть и подруги, но не настолько близки, не живем же в одной квартире.
– Максим звонил.
– Что? – задохнулась Олеся.
– То, что слышала. Максим твой звонил мне. Спрашивал, не у меня ли ты. А я сама домой только приехала. Матюшу в полицию забрали.
– За что? – воскликнула Олеся, представив себе, как хоть и огромного, но точно безвредного музыканта арестовывают и зачитывают ему его права.