Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы)
Шрифт:
Будничные хлопоты в медпункте как-то незаметно вытеснили память об Академии. Это удивительно, но я совсем не вспоминал о своих друзьях Саше Шугаеве, Юрке Филимонове, Сереже Мустафине, я не знал даже, где они служат. Жил как на острове посреди океана. Это удивительное свойство памяти. Как будто кто-то в тебе переворачивает страницу интересов. Такое уже бывало: в Лефортово бараки, в которых мы жили в сороковых годах и откуда выехали в 1946-м году после смерти мамы, оказывается, существовали потом еще до середины пятидесятых, а я и не знал. Как будто кто-то целую и очень важную страницу жизни перевернул. Мы, наверное, путешественники
Несколько раз ездили с женой в Москву и Ленинград. Я просиживал в Фундаментальной библиотеке Академии, виделся там с некоторыми однокурсниками (Олег Кошиль, Жора Цыбуляк, Дима Долматов). Все они уже перебрались в Ленинград и учились или работали в академии. Это казалось несбыточной мечтой.
Человеческое тепло измерить сложно. Врачу тем более: шагу нельзя шагнуть, не одаривая других этим самым теплом. Какое-то портативное ходячее МЧС с обогревом.
В 1961 году, в июне, на военном аэродроме под Тулой ежедневно проводили парашютные прыжки с тогда еще новых самолетов АН-8. Прыгал весь полк, в том числе медпункт. Я был старшим среди медиков. Ранний подъем, получение парашютов со склада, погрузка, выезд на аэродромное поле.
До этого десантники прыгали с самолетов АН-2, ИЛ-14, даже с Дугласов военного времени. Прыгали через дверь в борту самолета. А здесь в брюхо самолета усаживалось впятеро больше парашютистов, все по сигналу вставали с сидений и, двигаясь друг за другом в два ряда, приближались к громадным воротам в хвосте корабля и выскакивали в бездну. Это место называли «хлеборезкой». Плотный воздух подхватывал тела и заставлял лететь их сначала по прямой, и лишь потом начинался спуск по касательной к земле. Все это время каждый отчаянно прижимал к груди рукоятку от тросика, идущего от парашюта, и считал про себя: «1001. 1002, 1003 до 1007». Затем тросик выдергивался, парашют выпадал из укладки и раскрывался. Медленно приближалась земля, и парашютист парил под белым куполом. Это были минуты счастья, преодоленного страха, торжества мужества. Помню, что когда я несся от самолета, передо мной на фоне неба чернели мои сапоги. Было не до смеха. Аэродромная земля была твердой.
Самолеты забирали подразделения по очереди. В ожидании мои медики лежали на парашютах, терпели июньское дневное пекло и тоскливо наблюдали за взлетом и посадкой самолетов. Страшновато подолгу ожидать неизбежное. Вдруг ко мне подбегают сержанты соседней роты и сообщают, что у них отказчик. «Говорит, что болен, а мы не верим. Боится! А у нас через 20 минут посадка!» Просят меня срочно осмотреть «больного». Невыполнение прыжков строго осуждалось, да и страдало участие в соцсоревновании подразделений батальона. Дело было серьезное. Судя по их угрожающей мимике, у меня возникло подозрение, что еще немного, и они устроят самосуд.
Пошли в роту. В плотном окружении гвардейцев стоял солдатик небольшого росточка, бледный и испуганный. «Что с тобой случилось? – спросил я его тихо и доверительно. Все замолкли. «Утром был понос», отвечает. Народ взревел: «Врет!» Я поймал его затравленный взгляд и, не отпуская его, тихо сказал: «Если бы ты знал, как я не хочу прыгать, если бы моя воля, ушел бы куда глаза глядят. Что такое парашют? Это же тряпки. Но у меня личный состав 15 человек. Как я их брошу? К тому же я – коммунист, неудобно как-то. Приходится, братишка. А ты не бойся! Ребята на тебя орут, потому, что за дело болеют. А вообще-то они к тебе неплохо относятся, ты только доверься им, они тебе помогут: и в самолет посадят, и вытолкнут, и на земле встретят, парашют помогут собрать и донести…» В глазах его исчезла затравленность. Нашелся кто-то, кто понял его страх перед прыжком и страх остаться изгоем. Он заколебался. Это почувствовали его товарищи и одобрительно зашумели. «Федя! Ты не бойся, ты не один, мы тебе поможем, мы все сделаем вместе!» И, не дожидаясь рецидива сомнений, надели на него парашют и, обнимая, гуськом пошли на посадку. А я поплелся к своим, рассчитывая, что, в крайнем случае, вытолкнут и меня. Коллектив – великая вещь.
Прыгнул мой крестник и, как все, усталый и счастливый в конце дня укладывал парашют для следующего прыжка. Прыгнули и мы.
Создать настроение, придать уверенность человеку иногда может только врач. Как тут не вспомнить М.Я.Мудрова, который еще в начале 19-го века писал: «Долгом почитаю заметить, что есть и душевные лекарства, которые врачуют тело, они почерпываются из науки мудрости, чаще из психологии. Сим искусством печального утешишь, сердитого умягчишь, нетерпеливого успокоишь, бешеного остановишь, дерзкого испугаешь, робкого сделаешь смелым, скрытного откровенным, отчаянного благонадежным. Сим искусством сообщается больным та твердость духа, которая побеждает телесные боли, тоску, метание и которая самые болезни иногда покоряет воле больного».
В то время практиковались и ночные прыжки. Когда выпрыгнешь, то с большой высоты хорошо видно, как внизу по шоссе движется колонна микроскопических автомашин, подсвечивая себе дорогу лучиками фар. А чем ближе к земле, тем становится темнее. Внизу выкладывались костры, служившие ориентирами для приземления. Но, как ни рассчитывай, все равно контакт с землей происходил неожиданно. Шмякнешься в душистый клевер, и вставать не хочется, такое счастье. Над головой звездное небо, а вокруг тишина.
Тем летом полк располагался в Теснитских лагерях, под Тулой. Жили в лагерных бараках, и медпункт был здесь же. Помню, вечером солдатам показывали фильм «Великий гражданин» о Сергее Мироновиче Кирове. Замечательный фильм. В наше время его, конечно, нет на экранах.
К нам приезжали начмед дивизии Преображенский и командир тульского медсанбата Аронов. Осталось доброе впечатление.
Как-то лагерь посещали создатели современного тогда парашюта ПД-47 братья Доронины. Надежный был парашют. Хотя, может быть, не очень маневренный. Все свои 40 прыжков я совершил на нем, родимом.
А однажды весь полк построили в лагере на плацу: на встречу с нами приехал легендарный генерал Еременко. Старик что-то говорил по микрофону, но слышно было плохо. Расходились строем поротно и пели знаменитую в то время песню: «Путь далек у нас с тобою. Веселей, солдат, гляди. Вьется-вьется знамя полковое, командиры впереди. Солдаты, в путь, в путь, в путь. А для тебя, родная, есть почта полевая. Вперед, труба зовет. Солдаты, в поход!»
Ситуаций, когда врачу приходится поступать решительно, даже если он сам по природе своей этим качеством не отличается, предостаточно: такова жизнь. Приведу лишь один пример.
Было это в ноябре 1960 г. К тому времени я уже 4 года отслужил младшим врачом полка. Осень, на дворе к семи вечера уже становилось темно. В свете, падающем из окон медпункта, был виден грязный мокрый снег. Рабочий день завершался. Ушли последние амбулаторные больные, личный состав медпункта с ведрами для пищи убыл на ужин в столовую, закрылась аптека, собрался уходить и я.