Врачебная тайна

Романова Галина Владимировна

Во-первых, они сразу госпитализировали Саньку, чего было делать совсем и необязательно. Мальчишка набил себе пару шишек на голове и расшиб до крови коленку.

Во-вторых, они тут же известили органы опеки и милицию. И к Саньке в палату Зойку больше не пустили. Только в присутствии сотрудника опеки ей было разрешено с ним видеться.

В-третьих, они всячески способствовали тому, чтобы у Зойки Саньку забрали. И на суде свидетельствовали против нее, и в средства массовой информации «утку» запустили.

Сестры

так растерялись тогда, так не готовы были бороться с бюрократической машиной, заработавшей вдруг споро и сноровисто, что не заметили, как у Зойки Саньку отобрали.

И пожаловаться-то им тогда было некому, вот беда. Мать с дядей Колей были в путешествии где-то в Австралии. А когда вернулись и дядя Коля кинулся искать пути-дороги по возвращению Саньки, оказалось, что того из детского дома уже забрали.

– Кто??? – ахнули они тогда в оба голоса с Зойкой.

– Отец. – Дядя Коля бывал иногда краток. Но тут снизошел и пояснил: – Родной отец. Так что смысла нет копья ломать. Все права на его стороне.

Разве могла такое выдержать ее бедная сестра?! Разве могло выдержать ее маленькое доброе сердце?! Сначала ее предал Федька. Мало того что предал, так еще нагло поделил имущество, забрав себе дом, машину, кучу вещей, фарфор коллекционный.

Потом вот Сашеньку забрали.

– Успокойся! – прикрикнула однажды на Зойку мать, это когда сестра сильно уж распоясалась в истерике. – Нечего убиваться по чужому ребенку. Своих нарожаешь! Еще неизвестно, чьих он родителей сын! Могла быть такая наследственность…

Все, при матери и дяде Коле тему эту больше не поднимали никогда. Но с ней, со Светкой, Зойка без слез не могла вспоминать о мальчике.

– Это все эти гады! – трясла кулачками Зойка в сторону окна, в том направлении находилась районная клиника по соседству со Светкиным домом. – Врачи! Они виноваты! И зачем я только поехала в ту больницу?! Зачем???

– Затем, что она была ближе всех от той горки, с которой он упал…

Стыд и срам, значит. Эти слова без конца срывались с уст Ивана Сергеевича и во время судебного разбирательства, результатом которого стало то, что мальчика отобрали. Этими словами не переставал сыпать, оказывается, Иван Сергеевич и поныне.

– Свет! Свет, ты чего?

Гарик когда-то уже слез с кресла. Встал перед ней на коленки и, вцепившись в ее локти, тряс ее. Грубо и неистово, можно даже сказать, тряс.

– А? Чего я? – Светлана неожиданно погладила Гарика по коротко стриженной макушке, вымученно улыбнулась. – Не дрейфь, Гарик! Ты и с восемью пальцами классный.

– Да, классный. – Он со вздохом развернулся, сел у ее ног, уложил голову ей на коленки. – А с работы попросили.

– Да ты что?! – ахнула Светлана, не замечая, что так и продолжает гладить соседа по волосам. Раньше она никогда не позволяла себе таких вольных нежностей. – Как это попросили?! Они же без

тебя ничто! Да ты же… Ты же… А они тебя уволили!!!

– Да нет, увольнять не собираются. Просто рекомендовали работать дома. Ну, чтобы не светиться с обрубком… Черт! Никогда не думал, что из-за какого-то урода стану инвалидом в двадцать семь лет!

– Дурак ты, а не инвалид.

Светлана легонько шлепнула его по макушке, начала протискивать колени, чтобы встать. Халат завернулся, и, конечно же, Гарик тут же уставился на ее голые ноги.

– Классные. – Он провел кончиком пальца правой руки по ее коленке. – Теперь даже думать о тебе страшно.

– Почему? – удивилась она, но по макушке шлепнула еще раз, чтобы не вольничал. Встала и поманила его в кухню. – Идем кофе пить, сосед. И разговор есть. Важный. А почему, к слову, думать-то теперь обо мне страшно?

– Ну, я теперь убогий. Кому же я такой нужен-то? – И он совсем непритворно надул губы, вот-вот расплачется. – Как вот теперь перчатки-то носить, Свет? Палец пятый и четвертый к ладошке пришивать?

Она не ответила, решив, что излишняя жалость Гарику только во вред. Подтолкнула в кухню и тут же сунула ему пакетик с кофейными зернами и кофемолку.

– Действуй!

А сама начала лепить бутерброды. Гарик любил с двух сторон по тонкому ломтику черного хлебушка, желательно с тмином. Потом по салатному листику на каждый хлебный ломтик. Следом тонкая полоска сыра, серединка должна была заполняться чем-то рыбным.

Рыбы в холодильнике не было.

– Консервы имеются, будешь? – уточнила она из холодильника.

– Буду. Что делать-то! В этом доме приучат жрать всякую гадость. Кашу ела?

– Угу.

– Понравилась?

– А то!

– Вот видишь, какой я полезный, – первый раз за все время Гарик улыбнулся, хотя и вздохнул.

Он аккуратно высыпал перемолотый кофе в чашку кофейной машины, зарядил, вдавил кнопку. Понаблюдал за тем, как Светлана безуспешно пытается разложить на сырной полоске куски из консервной банки. Пальцы в масле, кусок крошится, сползает с бутерброда. Она его ловит, снова кладет на бутерброд. Качнул головой.

– Да растолки ты, и все, – посоветовал Гарик и двинул ее боком, отбирая почти готовый бутерброд. – Там все равно перемелется… Да-а-а… Совсем готовить не умеешь, Свиридова. Стыд и срам.

И тут же поперхнулся. Как только произнес два этих сакраментальных слова, от которых Светлану мутило уже давно, а теперь вот с новой силой, так и подавился. Кашлял долго, надсадно, знаками просил постучать его по спине. Она послушно шарахнула пару раз кулаком ему между лопаток. Потом дождалась, когда он отдышится, усадила за стол, поставила перед ним чашку с кофе, села напротив. И спросила наконец то, что просилось у нее с языка:

– И что же, Игорек, ты намерен им все это простить?!