Враг мой (Авторский сборник)
Шрифт:
Дэвидж улыбается и говорит на правильном дракском:
— Почему ты так безжалостен к чадам своим, Ааква? — Видя мое недоумение, он объясняет: — Это из «Кода Овида». «Предания об Ухе». — У него такой вид, словно я — это не я, а трехголовый урод. Он опять переходит на английский: — Возможно ли, Язи Ро, что ты не знаком с Талманом?
Я вспоминаю свой амадинский английский и выпаливаю:
— Более чем возможно, дядюшка, заруби это на своей морщинистой заднице!
Из глубины пещеры доносятся хлюпающие звуки. Дэвидж оборачивается на ребенка, которому положено спать.
— Раз
— Я сплю, дядя, сплю. — Отпрыск Тай давится от смеха. — Просто мне приснился плохой сон.
Но его разбирает такой сумасшедший хохот, что проходит всего несколько секунд — и он уже не может сдержаться. Сбросив одеяло, хохочущий Гаэзни куда-то выбегает. Дэвидж с улыбкой закрывает рукопись.
Я упираюсь локтями в подлокотники кресла и от стыда жмурю глаза. Напрасно я позволил себе унизить учителя в глазах ученика, пусть даже учитель — человек. Дождавшись, чтобы стихло эхо детского смеха, я обращаюсь к человеку:
— Прости меня, Дэвидж, за то, что я назвал тебя «дядюшкой». Как только мы покончим с этим, — я показываю на рукопись у него на коленях, — я улечу. Ты не виноват в том, что я здесь нахожусь. Постарайся не делать положение еще хуже, чем оно есть, — это ни к чему.
Человек кивает и снова смотрит на рукопись.
— Не советую тебе торопиться с отъездом, Язи Ро. Таких пройдох, как овьетах, я еще не встречал. Если Джерриба Шиген считает, что шанс установить мир на Амадине существует, я постараюсь оправдать его надежды. Так что давай сотрудничать, пока оба не решим, что дело безнадежно. Согласен?
— Хорошо.
— Вот и отлично! — Человек встает и потягивается. — Значит, так, Язи Ро. Откровение священно. То, что ты мне доверишь, я никогда не повторю без твоего разрешения. То, что я доверю тебе, ты никому не расскажешь без моего разрешения. Идет?
— Идет.
Он садится на корточки у огня, подбрасывает туда полено, что-то ищет глазами в глубине пещеры, снова смотрит на меня.
— На самом деле прозвище «дядя Уилли» меня совершенно не злит.
— Почти все члены рода Джерриба твердили мне, что ты ненавидишь это прозвище, — отвечаю я удивленно.
Он разводит руками, поднимает глаза к дыре, в которую уходит дым, и корчит гримасы, подыскивая слова.
— Нужно же детям как-то поддевать взрослых! Ты меня понимаешь?
Я отрицательно кручу головой.
— Твой родитель жив?
Его вопрос выбивает меня из колеи. У меня перехватывает дыхание.
— Нет, Язи Аво умер, когда мне еще не исполнился год. — И я тихо сообщаю ему самое постыдное о себе: — Я так ничего и не узнал о своем роде.
Дэвидж понимающе кивает, встает и опускается в свое кресло, чтобы собраться с мыслями, глядя в огонь. После затянувшейся паузы он хмуро спрашивает:
— О чем мы беседовали?
— О дядюшке Уилли.
— Верно, — кивает он. — Для нескольких поколений рода Джерриба, от предка по имени Заммис до Гаэзни, а также для потомков Эстоне Нева и детей родовых слуг я остаюсь товарищем по играм, другом, учителем, тюремщиком. Дети всегда стремятся к своеволию и отвергают порядок. Для них я тюремщик, мешающий им развернуться — например, взлететь
— С этой скалы? — Я указываю на океан.
— Да, с этой самой. У Шигги даже были крылья его собственного изготовления. У меня был единственный способ не дать этому эксперименту осуществиться — позволить Шигги его провести, только для первого полета ему пришлось использовать менее опасное возвышение, чем эта гибельная скала. — Он улыбается своим воспоминаниям, но через мгновение возвращается к действительности.
— Итак, моя первоначальная функция — тюремщик-надсмотрщик. Потом они начинают видеть во мне учителя, друга, товарища по играм. Это в общем. Но каждый все-таки помнит, как я портил им удовольствие, как оказывался прав, доказывая их дурость.
Я заканчиваю за него:
— Позволять им называть тебя дядюшкой Уилли и создавать у них впечатление, что ты при этом скрежещешь от гнева зубами, — простой и безобидный способ дать им отомстить ненавистному надсмотрщику.
— Правильно.
— С Эстоне Фалной было как со всеми?
— Ты слыхал эту историю? — Дэвидж усмехается и качает головой. — Фална был другой. Ему мало было невинной мести. Ему хотелось извести меня под корень. Сколько хитрости, сколько упорства! Его родитель погиб на Земле. Ты знаешь об этом?
— Нет.
— Эстоне Ойнех входил в дипломатическую делегацию Палаты драков. Произошло межрасовое столкновение, толпа распоясалась, и ее жертвой стал Ойнех. Все произошло на глазах у Фалны. Ему не было тогда и года.
Я чувствую, как мое сердце стискивают ледяные пальцы действительности.
— Я тоже лишился родителя, когда мне еще не было года. Я был свидетелем его смерти.
В глазах Дэвиджа читается сострадание.
— Суровое взросление. — Он смотрит на пламя. — Эстоне Нев привез Фалну сюда, и я взял его к себе в пещеру. Потребовалось пять месяцев, чтобы ему перестали сниться кошмары. Я чертовски горд Фалной. Жаль, что я не присутствовал при прохождении им ритуалов. — Он снова открывает рукопись. — Тут, у костра, и там, сзади, где прячется Гаэзни, есть чем подкрепиться. А я еще поработаю с этим. — Он переворачивает страницу и приступает к следующей.
Меня гложет тоска: я чувствую пустоту и завидую дракам, познававшим Талман с помощью этого человека. Приступ тоски всегда начинается с боли: все должно было сложиться по-другому. Гаэзни, сыто утирая рот, машет мне рукой и снова залезает в постель, накрываясь с головой, — счастливчик, обласканный любящим дядюшкой.
Откинувшись в кресле, я изучаю человека, погруженного в чтение. Я далеко не впервые вижу человека в такой близи. Я встречался с людьми в бою, брал их в плен, лишал жизни, наблюдал, как один из них мучает моего друга, а другой, вернее, другая спасает младенца-драка. В пещере Дэвиджа нет женщины, вообще нет людей, кроме него. Как я могу доверять человеку, отказавшемуся от всего человеческого ради затворнической жизни и воспитания юных драков? Погружаясь в дремоту, я мысленно спрашиваю: чего тебе здесь надо, Уиллис Э. Дэвидж? Но задать свой вопрос вслух я не успеваю: Дэвидж опускает рукопись и смотрит на меня.