Враг рода человеческого
Шрифт:
— Скорее всего в Бога как надежду, — ответил Йоханнес.
— Или, вероятнее всего, вообще в Него не верите.
— Это же… — резко взорвался Йоханнес возмущенно.
— Что? — резко перебил его Салид, слегка повышая голос, и уже это одно заставило Йоханнеса моментально умолкнуть. — Что — это? Правда? Это ваша сокровенная тайна, патер? Величайший грех вашей жизни?
Йоханнес застыл на месте, не сводя глаз с Салида. Его губы дрожали, а в глазах появилось выражение глубокого страдания, однако он не произнес ни слова. Бреннеру стало страшно жаль его. Внезапно он понял, в чем заключался дар Салида и его величайшая тайна, обеспечивающая ему успех в его кровавом ремесле и внушавшая людям бессознательный ужас. Салид инстинктивно чувствовал людские слабости. Возможно, стоило ему лишь взглянуть на собеседника, и он уже явственно видел его “ахиллесову пяту”, его больное место, которое так или иначе имеет каждый человек.
— Вот в чем дело, не правда ли? — продолжал тем временем Салид. — Вы священнослужитель и посвятили всю свою жизнь одной цели — проповеди вашего вероучения. Однако глубоко в душе вас грызет червь сомнения. Вы не знаете, есть ли Бог.
— Прекратите! — резко оборвал Бреннер Салида. — Оставьте патера в покое!
Салид изумленно заморгал:
— О, что я слышу! Неужели вы испытываете к нему сочувствие? Но почему? Если на свете не существует ничего, во что бы вы верили, Бреннер, и ничего, чего бы вы по-настоящему боялись, то тогда почему вас заботит судьба других людей?
Сам по себе такой вопрос казался уместным, но он был неправильно сформулирован. Неверие в Бога или в закон какой-нибудь другой высшей справедливости вовсе не означало для Бреннера того, что он не должен обращать внимание на чувства других людей и считаться с ними.
— Оставьте патера в покое, — еще раз сказал он.
Лицо Салида исказила презрительная гримаса, но, к удивлению Бреннера, он, действительно, оставил эту тему, хотя, по всей видимости, ему доставляло удовольствие мучить патера.
— Простите, — сказал он, — я, кажется, несколько утратил контроль над собой.
Бреннер заметил про себя, что здесь речь могла идти скорее не о контроле, а о разуме, который потерял Салид. Однако он проявил осмотрительность и не стал говорить об этом вслух. Бреннер долго и пристально разглядывал палестинца, а затем встал и направился осторожным скользящим шагом к умывальнику. Его мучила жажда, а лицо горело, хотя у Бреннера не было температуры. Вопреки его опасениям, он двигался довольно легко. Его организм с поразительной быстротой оправился от действия лекарств, которые поступали в его кровь в течение трех последних дней. В другой ситуации Бреннер, пожалуй, назвал бы это “чудом”, но теперь он избегал этого слова.
В тот момент, когда он ополаскивал лицо холодной водой, где-то в глубине дома раздался глухой стук. Он не был особенно громким и походил на звук падения мешка с мукой с большой высоты на бетонный или каменный пол. Салид сразу же выпрямился и плавно, по-кошачьи подойдя к двери, слегка приоткрыл ее. Заметив, что Бреннер хочет о чем-то спросить, Салид повелительным жестом левой руки призвал его к молчанию и, приложив ухо к щели, прислушался.
Бреннер тоже затаил дыхание. Он испугался — не столько этот шум, сколько реакция Салида насторожила его, дав понять, что они вовсе не находятся здесь в полной безопасности, как в этом пытался уверить их палестинец.
Стук больше не повторился, но через несколько секунд с первого этажа до них донесся придушенный крик. Салид несколько мгновений напряженно вслушивался в него, а затем — по-видимому успокоившись, — закрыл дверь и повернулся к своим спутникам.
— Это хозяйка гостиницы, — сказал он, — вероятно, она повздорила с одним из клиентов.
По мнению Бреннера, Салид слишком легкомысленно взглянул на всю эту ситуацию, если учесть, что вся полиция в радиусе трехсот километров отсюда занималась их розыском. Но Салид не дал Бреннеру возможности что-нибудь возразить, он решительно махнул рукой, как бы прекращая этот разговор, и обратился к Йоханнесу.
— Расскажите нам о том монастыре.
— Я ничего о нем не знаю, — заявил Йоханнес. Причем даже Бреннер сразу же понял, что это неправда. Йоханнес не умел врать. Салид в ответ на эту ложь только улыбнулся, заставляя этой молчаливой улыбкой священника говорить дальше все, что тот найдет нужным. И Йоханнес действительно вынужден был снова заговорить, не глядя на своих собеседников. Причем у Бреннера было такое чувство, будто Йоханнес не просто рассматривает какую-то воображаемую точку в пространстве, а видит что-то такое, что было недоступно им.
— Я действительно почти ничего не знаю об этом монастыре, — сказал патер. — Никто не может похвастаться, что многое знает о нем. Думаю, что вообще об его существовании известно всего лишь горстке людей в целом мире.
— Но вы принадлежите к числу этих людей, — сказал Салид. — Почему?
— Это к делу не относится, — резко бросил Йоханнес, но тут же снова заговорил все тем же несколько задумчивым и слегка испуганным тоном. — Я знаю, что он существует очень давно. Самыми древними документами, относящимися к нему, являются найденные мною документы, датированные одиннадцатым веком. Но я считаю, что монастырь возник еще раньше.
— Но никто не знал о его существовании, — заметил Салид.
Йоханнес кивнул.
— Как бы то ни было, о нем старались молчать, и это продолжалось довольно долго. Я десять лет проработал в городских и церковных архивах, и мне удалось собрать лишь очень скупые сведения об этом монастыре, подтверждающие факт его существования. Но и найденные мною упоминания были столь расплывчаты, что я так и не сумел установить его подлинное местонахождение.
— Десять лет, вы говорите? — Бреннер с сомнением покачал головой. — Когда вы начали свои изыскания, вы были почти ребенком.
Йоханнес проигнорировал его реплику. Он не хотел говорить о причинах, заставивших его заинтересоваться историей этого таинственного монастыря. Его собеседники не стали настаивать на выяснении этого.
— Я не знаю, кто были те люди, которые создали этот монастырь, — продолжал Йоханнес, — но я думаю, что орден — ровесник самой католической Церкви или даже старше ее.
Йоханнес, должно быть, сам испугался своих последних слов, понимая, какое впечатление они могут произвести на Бреннера и Салида, поэтому патер оторвал свой взгляд от воображаемой точки в пространстве — или в прошедшем? — и вызывающе взглянул на Салида.