Врата миров. Дилогия
Шрифт:
— Тебе не нужна помощь, — не размыкая губ, ответил далекий призрачный старик, и призрачные дрова вспыхнули в костре от прикосновения его мизинца. — Ты возвращаешься, и мы рады тебе.
Больше ничего Саади не успел сказать или спросить, он даже не был уверен, состоялся ли этот диалог на самом деле, потому что миг спустя его старания увенчались успехом.
Он сумел.
Он разорвал ткань сущего. Пусть ненадолго, на несколько песчинок, но в течение этого краткого времени несколько сотен деревьев, кустов, верхний слой дерна и изрядное количество воды втянуло в разрыв.
Несколько
Со своего места Снорри видел, как дымная воронка разделилась снова. Снорри везде видел повторения своего друга, он уже потерял им счет.
Два Мизинца старался следить за происходящим, но сквозь нарастающий рев ветра не заметил, как воды озера вздыбились позади него волной, высотой не меньше десятка локтей, и хлынули на берег. Снорри обжегся, нахлебался грязи и еле прочистил нос. За первой волной катилась вторая, водомер оглянулся и жалобно заскулил, представив температуру ожидающей его ванны.
Кипящее озеро поднималось на дыбы, миллионы фунтов воды затягивало в дыру, пробитую ловцом. Вода ударила в уцелевшие отражения и повалила их. Позади, за отражениями, уже никого не было.
Ткачи позорно бежали.
Посланцы ордена торопились, но не все успевали. Последняя заколдованная сеть, повисшая над лесом отражений, смялась, спуталась, сама поддаваясь бешеному вращению воздуха. Кровавый дождь заливал поляну, со свистом к центру мира пролетали птичьи гнезда, капканы и дикие звери со сломанными лапами.
Вор из Брезе распластался, утопив конечности в песок, насколько это было возможно. Вывернув в сторону жилистую зернистую морду, которая совсем недавно была непримечательным лицом, он злорадно наблюдал, как ловчая сеть вырывается из лап удирающих ткачей и мешает им скрыться.
Четверых затянуло в воронку. В последние мгновения, уменьшаясь в размерах, они верещали, как попавшие в капкан кролики. Снорри попытался себе представить, куда вынесло посланцев папы, и содрогнулся. Остаться живым, но превратиться в ноль, в ничто, в пылинку…
Отражения прогибались и рушились одно за другим. Сквозь прорехи к центру воронки, к Рахмани тянулись настоящие деревья, вмиг облысевшие, потерявшие листья и иголки. Мелкий кустарник вырывало с корнем, распадались муравейники, качались валуны. С протяжным скрипом по гальке заскользила упавшая набок карета. Уцелевших посланцев ордена стало видно. Они заметались на облысевшем берегу, с трудом удерживая свои серые балахоны.
Снорри понял, что его тоже обманули в Брезе, ему показали не настоящих служителей креста, а подделку. Вот так номер — надуть главу воровской общины, после такого позора можно запросто лишиться короны и власти, заработанной с таким трудом!
Вдали, где напор ветра ослабевал, высокие фигуры в сером плыли над мхом и зарослями папоротника, не задевая и не тревожа их.
Они сбежали! Их осталось не меньше дюжины, они плыли, растопырив руки в позе спасителя, все скорее и скорее, пугливо оборачиваясь на страшного ловца. Рахмани кружил, бормоча стихи, которые Снорри принимал за страшные проклятия. Он кружил, стягивая вокруг себя ткань вселенной, сминая дерево, гранит и даже воздух, как школяр сминает промокашку.
В какой-то момент наступила тишина, но Вор из Брезе не поверил. Пока Рахмани не свалился рядом, полумертвый, с искусанными губами и воспаленными глазами.
— Пока они не вернулись. Мне… нужна… твоя… спина… — четко произнес Рахмани и потерял сознание.
19
ВТОРОЙ ПЛЕН
С центаврами у меня давние счеты. Хотя, если быть честной, — счеты у меня с низкорослыми подлецами гандхарва, лживыми обитателями страны Вед. А может быть, мне их следует благодарить? Ведь именно благодаря их набегу на становище торгутов я встретилась с Рахмани…
Впервые я увидела фессалийских полуконей на Великом пути шелка, когда мы со старой Матерью волчицей обитали в горном шалаше. Они гарцевали, в лентах и плюмажах, помахивая шипастыми палицами, вдоль афинского каравана, направлявшегося в летнюю резиденцию магараджи.
— Сотни амфор с вином, сотни амфор с превосходным маслом и сотни тюков превосходной шерсти, — бурчала Мать волчица. — Афинские караваны пропускают вперед, никто не хочет связываться с копытными бесами…
Я училась разжигать костер без дыма, отгонять заклинаниями кровососов, приманивала нам на ужин мелкое зверье, а Мать Красная волчица рассказывала мне о караванах, которые проходили внизу. Каждая ее повесть звучала, как шелест листьев, падающих из кроны Тысячелетника. Как известно, этот гигант живет в джунглях дольше всех, и листья его слетают не в период дождей, как у прочих деревьев, а тогда, когда Тысячелистник тоскует, и сухие свернутые листья его, похожие на свитки нильских пергаментов, — это горькие слезы по счастливым временам. Мать волчица грызла орешки, которые я собирала для нее на теплых прогалинах, и роняла сухие свитки легенд в мою семилетнюю душу.
Племена полуконей встречаются повсюду, от замерзающих в снегах камышовых степей Каспия, где их презрительно зовут полканами за сходство с дикими псами, и до болотистых чащоб Бомбея, где их называют гандхарва. В «Морских сказаниях», которые Рахмани покупал в книжных лавках Пекина, упоминается также о центаврах водяных, имеющих жабры и хвосты и обитающих на отмелях Желтого моря. А в песнях черноногих обитателей Южного материка прямо указывается на «четырехногих мокрых» женщин, что «кормят жеребят на бегу, одной рукой прижав к груди, а другой — отбиваясь от врагов»…
У них повсюду недруги, и ни один летописец не сообщает ничего доброго о племенах полуконей. Их бешеный нрав, их необузданное рвение к пляскам и возлияниям трудно укладываются в рамки государственности. Так говорит дом Саади, а я лишь повторяю его умные слова. Им подавай цветочные венки, оргии вокруг храмов их обожаемого Диониса и бессмысленные драки с соседями. Удивительно, что царю царей, Александру, удалось организовать племена подвластной ему Фессалии в военный союз и привлечь буянов на военную службу. Кроме войны, они толком ничего не умеют и не хотят…