Врата ночи
Шрифт:
Но она видела еще и другое: хотя Сережке теперь явно не до разговоров, ему — и это очень даже заметно — сейчас очень хорошо, спокойно, комфортно с ними, в компании друзей. Ему, наверное, в глубине души очень хочется, чтобы вечер этот длился, длился и длился, чтобы пенилось пиво в бокалах, чтобы в мельхиоровой вазочке таяло Катино мороженое. Чтобы как можно дольше не возвращаться одному в пустую квартиру. Вздрагивать, обливаться холодным потом при каждом телефонном звонке.
— Вечер добрый, вот сюрприз! Сережа, а ты, оказываемся,
Мысли Кати оборвались. Какой громкий приятный мужской баритон... Она подняла глаза — перед их столиким стоял Михаил Ворон. Кравченко шумно поднялся, радостно приветствуя однокашника:
— Миня, ты? Давай к нам. Гостю место. Ты как здесь?
— Я? Да это моя берлога, — Ворон крепко пожал руку Мещерскому, вежливо улыбнулся Кате. Она видела лишь блестящие стекла его модных стильных очков. — Я ж тут недалеко обитаю. Квартиру снимаю. Сережа тебе разве не сказал? А сюда иногда заглядываю пожрать чего повкусней. Я ж и его сюда как-то затащил. А он адрес запомнил — молоток! Кстати, здесь в другом зале хороший бильярд. Так что не соскучишься.
Они оживленно забалагурили, заговорили с Кравченко. Катя тихонько с видом паиньки лакомилась мороженым. Мещерский... Он был вроде рад нежданной встрече с однокашником, но... Катя по лицу его, как по книге, читала: уже терзается сомнениями — а случайна ли эта встреча? После засады и задержания Астраханова он, как пуганая ворона, боится куста.
О Вороне у нее оставалось по-прежнему самое смутное впечатление. Приятный, разговорчивый, интеллигентный, небедный, с хорошими манерами, хотя порой и грубоватый. Правда, грубость нарочитая. Этакий эпатаж мальчика (хотя какой он в его возрасте мальчик!) из хорошей московской семьи — и мы, мол, люди бывалые, разные слова знаем...
За разговором она почти не следила. Мужские беседы — от них голова трещит, как от дыма дешевых папирос.
— Слушай, клиентов давно видел? Сереж... да ты что такой пасмурный? Я спрашиваю, клиентов наших общих и знакомых давно видел? — Ворон спросил и продолжил, не дожидаясь ответа Мещерского: — А то я слышал, какая-то странная неприятная история в институте с Василием приключилась.
Мещерский промямлил что-то: да, я тоже в курсе...
— С Астрахановым мы тут как-то в одном таком вот уютном гнезде пересеклись за рюмкой. Так это прямо не человек был — форменное дивани!
— Форменное — что? — спросила Катя удивленно.
— Дивани — бешенство. На Востоке так называют эмоциональный взрыв, гнев, в который впадает человек по какой-то причине, — быстро пояснил Ворон. — Астраханов вообще мужик выдержанный, и с нервами у него нормально. А тут прямо кипел весь от злости. Представляете, — он обвел взглядом Кравченко и Мещерского и даже не взглянул на Катю. — Сказал: на него наехал кто-то по-крупному прямо в институте!
— То есть как это наехал? — прищурился Кравченко.
— В прямом смысле — мол, туши свет, сливай воду.
Вопрос был адресован Мещерскому в лоб. Тот клюквенно покраснел. Снова что-то промямлил. Извинился — нужно, мол, выйти. Пиво — водопровод.
— Вадя, что это с Сережкой? — спросил удивленно Ворон.
— Да зуб у него болит, — лениво ответил Кравченко. — А к врачу не идет — страшится. А сам хуже керосина квасит.
— Все-таки он очень изменился. — Ворон покачал головой. — Совсем не тот, каким я его на курсе помню.
— Ты тоже другой, Миня. Мы все другие стали. Лучше или хуже.
За столом повисла пауза. Катя вдруг ощутила, как напрягся Кравченко. Ворон смотрел на пустые тарелки.
— Да, время летит. Люди меняются, — произнес он медленно. — Неизменна, гляжу, только ваша с Сережкой дружба. Крепкое чувство. Позавидовать можно. Сергей мне говорил — в баню вы какую-то классную ездите. Как римляне-легионеры в термы... Может, когда и меня с собой захватите, а?
Катя слушала ответ Кравченко: «Конечно, Миш, о чем разговор? Созвонимся». Смотрела на Ворона. Об этом человеке, хоть он и был их однокурсником, она не знала ровным счетом ничего.
Какие, однако, красивые у него очки... Супертонкие стекла. Правда, сам Ворон не производит впечатление человека близорукого. И без очков ему было бы даже лучше. Очки меняют мужчину, придают ему...
Катя не успела подумать, что же придают стильные очки от Валентино молодому мужчине. Потянулась за мельхиоровой сахарницей и — неловкий жест — зацепилась браслетом (простая цепочка «под платину») за угол стола. Крак...
— Ах ты боже мой! Ну надо же быть такой....
— Катька, ты в своем репертуаре. Как слон в посудной лавке. — Кравченко улыбался. Катя уныло созерцала сломанный браслет. Замок полетел. На столе валялся выпавший из замка крошечный винтик.
— Да господи, какие пустяки! Катя, не расстраивайтесь, сейчас попробуем починить. — Ворон дружески подмигнул ей, протянул руку. — Дайте-ка я взгляну.
Катя сняла браслет.
— Невелика ценность, Михаил, — вздохнула она. — Значит, судьба ему такая — сломаться.
— Ерунда. Просто винт выскочил. — Ворон полез в карман пиджака, побренчал ключами и вытащил складной перочинный нож — изящную дорогую золингеновскую игрушку. — Свет, правда, плохой здесь, но... Катя, положитесь на меня. Сейчас все будет как новое.
— Кулибин, — хмыкнул Кравченко. Он смотрел на нож в руках Ворона.
А тот одно за другим открывал лезвия, ища среди них отвертку. Нож был универсальный, на все случаи жизни. Тут вам и штопор, и острые стальные клиночки, и пилка для ногтей, и... небольшие складные маникюрные ножницы.