Врата рая
Шрифт:
— Да, — сказал я, все еще заинтересованный как и почему это квалифицируется как кульминация беседы.
— Такой же была женщина, чье тело мы не нашли, — спокойно сказал он. — Думаю, то, что ты видел и то, что ты думал, что видишь были разными вещами. Твой внутренний цензор мог слегка озаботиться. Думаю, что ты решил, что видишь лицо своей матери, перенятое одним из чужаков. И я считаю, что ты с таком усилием пытался сказать в последнем послании, которое не можешь вспомнить, было — "Адам и Ева".
Я все еще не мог вспомнить проклятую вещь. Ничто не возвращалось назад в мой мозг, пока он не среагировал, потому что я внезапно определил, к чему Зено пришел, и понял, что его теория связывает чужаков и убийц в единое целое и означает невозможность колонизировать Наксос.
— Таким образом, после всего, мы стоим перед Вратами Рая, — прошептал я, — но не можем пройти через них.
— Неприятность в том, — сказал я, когда мы уже знали точно, что наша теория вызывает, — что вы не хотите верить нам. Кого мы могли бы убедить теми доказательствами, которые в нашем распоряжении?
— Везенкова? — предложила Ангелина.
Мы посмотрели на Зено, который знал Везенкова лучше нас. Он покачал головой. — Везенков паталогоанатом. Горизонты его воображения сдержаны человеческим телом и его болезнями. В любом случае, если бы мы могли привлечь его на нашу сторону, это не помогло бы нам. Он не многим более надежен, чем мы в глазах капитанов Джухача и д'Орсей.
— Симон Нортон опустился с десантной группой? — внезапно спросил я. Он поймет смысл этого… он — единственный, о ком я могу сказать, что он на правильной длине волны.
— Не знаю, — сказала Ангелина. — Я не знаю, что он из себя представляет.
Я только слышала его голос по радио, и не могу ничего сказать определенного.
— Спросите, — сказал я, — есть ли он здесь и передайте, если ему интересно поговорить об основной энигме генетики, Ли Каретта будет рад иметь его в компании.
— Что же является этой основной проблемой? — спросила Ангелина.
— Он знает, — ответил я ей.
Когда она вышла, я откинулся назад.
— Ты встаешь? — спросил Зено.
— Полагаю, — сказал я, — что не смогу подняться и отплясывать без боли, но умственная усиленная работа мне не повредит. Мне бы не хотелось иметь этого возвышения у себя на носу… Оно дает мне малоприятное чувство при дыхании. Во всяком случае, если вы оставите меня одного, чтобы я мог поспать, вероятнее всего у меня будут неприятные грезы.
— Прошу прощения, — сказал он. — О… это все…
Он обычно выражается много лучше. Долгое общение с людьми по-видимому плохо повлияло на его манеры.
— Подобные вещи случаются на Каликосе? — спросил я.
— Где есть разум, — сказал он, — там существует также зло. Где есть сознание, там бывают и кошмары. Где есть сила, там случается и насилие.
— И здесь тоже?
— Я уверен в этом.
— Черт, — выругался я, — думаю, что они могли иметь кошмары.
— Они будут бояться, как и мы боимся, — продолжал он, прочно закрепившись теперь в своей философской колее, — смерть, разложение, обезличивание… формоизменяющиеся люди-лягушки получат от нас уязвимое место и панику в наследство, — размышлял я, отказываясь принять это совершенно серьезно, как намеревался он. — Это стоит знать. Даже если они изобрели новую биологию, они придерживаются такого же старого экзистенциализма. Ради бога, говорю я. Оригинальный грех является большим нивелировщиком.
Он не сказал "тебе следовало бы знать", что показывало его чувствительность к чувствам других, и доказывало, что он был более сдержан, чем большинство человеческих существ. Не сверхчеловек, тем не менее… не как Адам и Ева Наксоса.
Впервые (или так это казалось) после долгого времени, удача склонилась на нашу сторону. Симон Нортон приземлился в челноке, и мое имя… или, может быть, упоминание об основной проблеме… было довольно искушающим, чтобы заставить его прийти.
— Как вы себя чувствуете, доктор Каретта? — спросил он как хорошо воспитанный мальчик, каковым он и был.
— Так хорошо, как только можно надеяться, — сказал я. — Меня зовут Ли, кстати. Присаживайтесь.
Когда он сел, то посмотрел на Зено и Ангелину, которые понимали, что он должно быть знает, что происходило на поверхности.
— Не говорите мне, что вы разрешили проблему, — сказал он. — Только думайте об этом.
— Нет, — сказал я. — Я не разрешил ее. Но я нашел идеальную лабораторию для ее изучения. Если вы хотите узнать об управлении этим управлением, вы могли бы сделать это за десять лет на Наксосе, чем за столетие на земле. Осталось только одна проблема.
— Какая? — спросил он.
— Та самая, которая делает Наксос такой идеальной лабораторией для вида исследований, делает его также предельно опасным местом, — я выждал для эффекта, и затем продолжил: Наксос слишком опасен, чтобы думать о его колонизации, Симон; Если Джухач попытается перебраться сюда, его люди будут уничтожены, а триста пятьдесят лет будут напрасно потеряны.
Я сжал пальцы.
Я пробовал говорить конфиденциально, что во мне нельзя сомневаться. Попытался говорить обычными словами, чтобы не возникло разночтения. Это сработало… почти.
— Вы должны убедить меня в этом, — сказал он.
— Знаю, — согласился я. — Потому что после того, как вы убедитесь, вы должны убедить Катрин д'Орсей, которая вернется, чтобы убедить Джухача. Если цепь прервется, люди погибнут.
— Продолжайте, — сказал он.
— Вы знаете про правило Хэккеля.
— Конечно. Ортогены определяют филогены. Только это неверно. По крайней мере в смысле, который вкладывал в это Хэккель. Он считал, что эмбрионы в прямую проходят через фазы эволюционных этапов развития этих особей. Это не так то просто, как кажется.