Врата Славы. История Ашурран-воительницы
Шрифт:
Фаэливрин же сам не замечал, как по простодушию своему открывает Ашурран множество ценных сведений об эльфах. Даже вопросы, которые он задавал, говорили разумному человеку о многом. И когда расспрашивал он о верховой езде, ясно было, что нет у Древних конницы и привычки сражаться верхом, и если ездят они на лошадях и подобных животных, то без седла и стремян. А когда расспрашивал он о городах и укреплениях, ясно было, что не строят эльфы стен и сооружениям из камня предпочитают постройки из дерева. Нет у них регулярного войска и нет понятия об искусстве войны, битвы же с людьми почитают они за нечто подобное охоте на неразумных тварей. Выносливы они, как и не снилось хрупким смертным, и могут долгое время обходиться без пищи и воды, без сна и отдыха, видят в темноте,
Многое поведал Фаэливрин об эльфах, непреднамеренно или потому, что считал это очевидным и общеизвестным. Случалось ему и на хитрые ее вопросы отвечать, и не слишком сдерживал он свой язык, полагая, что Ашурран никогда не покинет Линдалаи. К тому же без меры привык юноша Фаэливрин к этим беседам, и ждал их с нетерпением, и скучал, когда не виделся с Ашурран даже день, хотя сам не замечал этого.
Если бы спросили Фаэливрина, верно, признал бы он, что была Ашурран самым чудесным, что ему приходилось видеть в жизни. Не уставал дивиться он, слушая ее разумные учтивые речи и рассуждения о разных предметах, ему незнакомых. Слышал он прежде, что люди грубы и жестоки, глупы и примитивны, что это дикари, не знающие света знания. Однако Ашурран была живым опровержением. Говорили о людях, что они уродливы и отвратительны с виду, но и тут не находил он в Ашурран ничего подобного. Верно, не могла она сравниться в красоте и телесном совершенстве ни с одной, даже самой некрасивой женщиной Древних. Но глаза ее сияли невиданным прежде блеском — блеском быстроживущей страстной души, и кожа ее была горяча по сравнению с холодным прикосновением Древних, и жар этот чувствовал юноша Фаэливрин даже в полутора шагах. Яркой она была и быстрой, как падающая звезда, и в несовершенстве было ее очарование. Фаэливрин, как мотылек, летящий на огонь, не мог устоять перед обаянием Ашурран и ее пылкостью.
Почувствовал он, что в сердце его зарождается любовь к смертной женщине, и устыдился.
Что касается Ашурран, то она сгорала от любви с того самого мига, как увидела Фаэливрина. Пила она из кубка неутоленной страсти и неустанно думала о юноше, и если б существовал какой–то способ заполучить его без того, чтобы вырваться на свободу, верно, перестала бы она думать о свободе. Голос его звучал чарующей музыкой для нее, и каждое движение, каждый жест были отрадой для глаз. Глядя на его изящные ступни, нежные, будто лепестки лилий, выглядывающие из–под края одежды, ибо принято меж эльфов ходить босыми в пределах городов и жилищ, теряла она самообладание. И казалось: доведись ей поцеловать хотя бы край его одежды, почитала бы она себя счастливейшей из смертных и бессмертных. Однако же давно известно, как ненасытны по природе люди — добившись желаемого, всегда хотят большего. Так и Ашурран наверняка бы не удовлетворилась лишь краем одежды, и захотелось бы ей после того поцеловать ступню, потом колено, а потом и до прочего недалеко. И не знала она, печалиться или благодарить судьбу за то, что юноша сидит так далеко от нее, что нельзя к нему прикоснуться, только лишь остается, что любоваться издали.
Порой мечтала она, как вырвется из клетки и силой овладеет юношей, как жадный огонь овладевает рощей; но тут же раскаивалась в своих намерениях, помня, что насилие для эльфов губительно, и говорила себе: пусть все остается по–прежнему, лишь бы видеть его каждый день и говорить с ним.
Сказал поэт:
Любовь и плен друг с другом схожи:
Скорбит влюбленный, пленный тоже.
Тот, кто влюблен, всегда в плену.
Такого плена не кляну,
Неволя
Долго могло бы так продолжаться, ибо ни одна сторона не имела решимости раскрыть свои чувства, и каждый думал, что любовь его безответна и безнадежна. Против нее были законы и обычаи Древних, и отношения между обеими расами, и различие в положении любовников. Но ускорил развязку Дирфион, эльфийский военачальник. Решил он предать Ашурран смерти, думая, что узнал от нее все, что возможно. Опасно было оставлять ее в живых, чтобы не сбежала она обратно к своим, и служить Древним вряд ли можно было ее заставить. Так объяснял свое решение Дирфион, и никто не знал, а он сам бы никогда не признался, что истинная причина — в том, как брат его смотрит на смертную женщину, а она на него, и как улыбаются они друг другу.
Узнав об этом решении, Фаэливрин ощутил безмерную тоску, но постарался не проявить ее, ибо стыдился он своего чувства даже перед самим собой. Пришел он к Ашурран и сказал:
—Пришла нам с тобой пора разлучиться.
И слыша печаль в его голосе, возликовала Ашурран, ибо поселилась в ее сердце надежда. Сказала она с притворным унынием:
—Верно, назначена мне жестокая казнь под сводами этого леса, и во цвете лет клинок прервет мой жизненный путь, и ни одна душа не пожалеет обо мне.
Слезы побежали из глаз юноши. Закрыл он лицо рукавом и сказал еле слышно:
—Вечно я буду сожалеть о твоей гибели, и о том, что мой брат суров и непреклонен, и не удастся вымолить у него пощаду.
—Мы, смертные, в решениях своих руководствуемся сердцем, а не разумом, и если бы гибель грозила тебе, я бы знала, что делать! — сказала Ашурран, и взгляд ее обжигал, как синее пламя.
—Невозможно мне пойти против воли старших и оказать помощь врагу моего народа! — прошептал юноша, дрожа всем телом, ибо в нем долг боролся с любовью, и битва эта во все времена была наитруднейшей.
Ашурран приблизила лицо к прутьям решетки и сказала с коварством кошки:
—Один в поле не воин, и на войне не решает ничего один человек. Людей тысячи тысяч, что по сравнению с этим моя жизнь! Никакого значения она не имеет, кроме как насытить месть твоего брата.
Были эти слова как нож острый для Фаэливрина, и при мысли, что Ашурран грозит смерть, дыхание его прерывалось. Однако слова ее заронили в нем сомнения, что казнь необходима. И то верно, отчего бы не оставить Ашурран навсегда в Линдалаи, раз уж не хотят отпустить ее на свободу! Ослепленный любовью, не подозревал он, что Ашурран ответственна за сожжение Гаэл Адоннэ, и в битве Аланн Браголлах множество Древних положила, и еще опаснее станет, если ее освободить. Не в первый и не в последний раз любовь послужила причиной предательства, и лукавый соблазн пересилил долг и моральную стойкость.
Взял тогда юноша Фаэливрин воды из чудесного ручья в Великом лесу, навевающей мгновенный сон, продолжающийся несколько часов, и поднес ее стражам, охранявшим Ашурран, когда стемнело. Хоть Древние и не нуждаются в сне и могут ночью так же заниматься своими делами, предпочитают они в ночные часы уединение в своих жилищах, и города их становятся тихи и пустынны. Воспользовавшись этим, привел Фаэливрин коня, нагруженного припасами, и выпустил Ашурран из клетки.
В тот же миг схватила она юношу в объятия и стала целовать, не в силах оторваться от его нежных губ, и Фаэливрин трепетал в ее объятиях от страха и смущения, но еще больше — от ответного желания. И сказала ему Ашурран:
—Никуда я не поеду без тебя, мой серебряный эльф, роза лесов, лилия долин, и лучше мне умереть, чем разлучиться с тобой!
Не смог противиться ей юноша Фаэливрин, потеряв голову от любви, и сел с ней на одного коня, склонив ей голову на плечо, и она не выпускала его из рук ни на мгновение, как величайшую драгоценность. Фаэливрин помог ей запутать следы и направил коня на север, кружным путем, чтобы не нагнали их преследователи. И предавались они торопливым ласкам прямо в седле, а когда спешились для отдыха, стала им брачным ложем охапка сухих листьев под сводами Великого леса.