Врата
Шрифт:
— Ведь эта бумага скоро порвётся, — сказал Короку. Он слегка отвернул край свёрнутой в трубку бумаги и дёрнул несколько раз, разглядывая на свет.
— Вы полагаете? А я думаю, ничего страшного, ведь детей у нас нет, — ответила О-Ёнэ. Она обмакнула щётку в клей и намазала перекладины.
Потом они с Короку стали натягивать с двух сторон длинные полосы бумаги, следя, чтобы она не провисала. Но время от времени на лице у Короку появлялось до того недовольное выражение, что смущённая О-Ёнэ спешила кое-как обрезать бритвой конец свёрнутой в рулон бумаги. От этого бумага в некоторых местах пошла пузырями. С грустью и досадой О-Ёнэ смотрела на сёдзи. «Вот
— Неровно как-то получилось.
— Такой уж я мастер!
— Думаете, ваш брат лучше умеет? К тому же он куда тяжелее вас на подъём.
Короку ничего не ответил, взял из рук у Киё чашку и очень равномерно разбрызгал по бумаге воду, так что когда она просохла, пузырей почти не оказалось. К этому времени они как раз закончили переклеивать вторую дверь, но когда перешли к третьей, Короку пожаловался на боль в пояснице. О-Ёнэ, кстати сказать, с самого утра мучилась головной болью.
— Давайте закончим столовую, — предложила она, — а затем отдохнём.
Между тем настала пора обедать, и О-Ёнэ с Короку принялись за еду. Последние несколько дней с тех пор, как Короку переехал, они всё время обедали вдвоём, поскольку Соскэ в это время был на службе. За свою многолетнюю супружескую жизнь О-Ёнэ привыкла делить трапезу с мужем либо ела в одиночестве. И теперь ощущала неловкость оттого, что они с деверем вот так сидели друг против друга за чашкой риса, особенно когда не было поблизости служанки. Разница в возрасте, да и сам характер отношений между ними исключали, конечно, всякую возможность их влечения друг к другу, когда неожиданно появляется страсть, а следом за ней привязанность. Чувство неловкости тем более тяготило О-Ёнэ, что прежде ей ничего подобного и в голову не приходило. Чтобы от него избавиться, О-Ёнэ за столом всё время что-то говорила. Однако Короку было не до неё, он ничего не замечал и вёл себя не так, как следовало бы в сложившихся обстоятельствах.
— Вкусно готовили на вашей прежней квартире, Короку-сан?
Теперь Короку было сложно ответить на этот вопрос, не то что прежде, когда он приходил сюда в гости. И он нехотя буркнул:
— Да нет, где там.
Натянутость в его тоне О-Ёнэ, как это бывало и раньше, отнесла на собственный счёт. Видимо, не так она заботится о нём, как надо. И эти её мысли Короку изредка угадывал.
Нынче измученной головной болью О-Ёнэ было особенно трудно поддерживать разговор, тем более что она, как говорится, не хотела ударить лицом в грязь. Поэтому почти всё время за столом царило молчание.
После обеда работа у них спорилась, за утро они, видимо, успели приобрести кое-какой навык, но друг с другом держались ещё отчужденнее. Этому способствовала внезапная перемена в погоде. На ярко-голубое, уходящее в неведомые дали небо вдруг набежали тучи, мрачные, будто напитанные снегом, и скрыли солнце. О-Ёнэ и Короку по очереди грели руки над хибати.
— С будущего года брату, наверно, прибавят жалованье? — вдруг сказал Короку. На лице у О-Ёнэ, которая в это время клочком бумаги вытирала испачканные клеем руки, отразилось недоумение.
— С чего вы взяли?
— Так ведь в газетах пишут, что с будущего года всем чиновникам прибавят жалованье.
О-Ёнэ ни о чём подобном не слыхала, и лишь когда Короку ей всё подробно объяснил, кивнула:
— И в самом деле, ведь нынче буквально ни на что не хватает. Взять, к примеру, рыбу, подорожала вдвое с тех пор, как мы поселились в Токио.
«Баснословная цена», — подумал Короку, до этого не имевший понятия о стоимости рыбы.
16
Рин — 0,1 сэна; сэн — 0,01 иены.
— В те времена, Короку-сан, вы без труда окончили бы университет, — заметила О-Ёнэ.
— Да и брату жилось бы куда легче, — ответил Короку.
Лишь в четвёртом часу они переклеили бумагу на сёдзи в гостиной. Скоро должен был прийти Соскэ, и они прекратили работу, чтобы успеть приготовить ужин, убрали бритву и клей. Короку с силой потянулся и несколько раз стукнул себя кулаком по голове.
— Большое вам спасибо. Устали, наверно, — проговорила О-Ёнэ. Но Короку скорее мучил голод, чем усталость. О-Ёнэ достала из буфета печенье, подарок Сакаи, и Короку принялся его уплетать. Наливая чай, О-Ёнэ спросила:
— Говорят, Сакаи окончил университет?
— Да, вроде бы…
Закурив после чая, Короку спросил:
— Неужели брат ничего не говорил вам о предстоящей прибавке?
— Ни словечка.
— Завидую я ему. Никогда не ропщет.
О-Ёнэ ничего не ответила, а Короку поднялся и ушёл в маленькую комнату, но вскоре появился с хибати в руках, сообщив, что погас огонь.
Ясуноскэ заверил Короку, что ему недолго придётся обременять брата с женой, что в самом скором времени всё образуется. И Короку взял в колледже отпуск, полагая, что на время вышел из положения.
9
После случая со шкатулкой между хозяином и Соскэ завязалось более близкое знакомство. До сих пор к хозяину раз в месяц отправляли Киё уплатить за аренду, он присылал расписку, и на этом, собственно, всё кончалось, даже намёка на добрососедские отношения не было, словно хозяин был чужестранцем.
Всё началось с того дня, когда Соскэ принёс шкатулку. Вечером, как и говорил Сакаи, явился полицейский осмотреть участок позади дома Соскэ до самого обрыва. Вместе с ним пришёл и Сакаи. О-Ёнэ впервые его увидела и очень удивилась, что он с усами, поскольку ей говорили, что он усов не носит. Но ещё больше поразила О-Ёнэ его учтивость, особенно по отношению к ней.
— Сакаи-сан, оказывается, носит усы, — не преминула сообщить О-Ёнэ, когда Соскэ вернулся со службы.
Дня два спустя служанка Сакаи принесла очень красивую коробку печенья с приложенной к ней визитной карточкой. Хозяин велел передать, сказала служанка, что весьма обязан, благодарит и собирается лично засвидетельствовать своё почтение.
С аппетитом уплетая бобовое печенье со сладкой начинкой, Соскэ сказал:
— Смотри, как Сакаи расщедрился! А ещё говорят, будто он скуп, не даёт чужим детям на качелях качаться. Наверно, зря болтают!