«Времена были нескучные!..» 2 том

Галина Наталья

К двум часам пополудни сборы закончились, кибитки были уложены, Загряжский бережно посадил укутанную Ульрику в первую берлину, сел рядом, и длинная вереница экипажей тронулась в путь.

Ехали, не торопясь, останавливались на каждом ямском дворе, отдыхали, меняли лошадей. Путь занял семь суток. Всю дорогу Загряжский был весел, остроумен, предупредителен. Ульрике он казался неестественно возбуждённым и даже взвинченным, но она решила, что это объяснимо после произошедшей размолвки. «Он переживает и чувствует себя виноватым», – думалось ей. В пути муж не давал ей скучать: развлекал её разговорами да разными байками и светскими сплетнями. Рассказал он и о своём отце: Александр Артемьевич был по-своему очень интересным человеком, известной в высших кругах личностью. Деятельный, энергичный, храбрый, он прошел славный путь российского военного. Участвовал в

осаде Данцига, в русско-турецкую войну сражался при Азове, в Крымском походе участвовал во взятии Керчи и Перекопа, последней для него военной кампанией стала Семилетняя война. В 1758 году ушёл в отставку по состоянию здоровья в чине генерал-поручика, но и тут не осел праздным и бездеятельным, а стал опекуном петербургского Воспитательного дома. Всегда был в тёплых отношениях с Григорием Потёмкиным, свойственником, которого в молодости опекал и привечал. Ульрика сразу представила себе свёкра очень строгим и суровым человеком и заметно оробела. Как-то он её примет? А Иван, не обращая внимания на настроение жены, стал рассказывать о матушке своей, которая уже давно покинула этот мир, но оставила в сердцах детей самые нежные воспоминания. Ульрика почти всё, что ей поведал Загряжский, пропустила мимо ушей, не переставая думать о встрече со свёкром вплоть до показавшегося на горизонте Яропольца.

Глава 2

Долго, скучно и тревожно тянутся дождливые и мозглые сентябрьские вечера. У окна гостиной, подперев голову рукой, пригорюнившись, сидит хозяйка имения, Александра Степановна. Вот уже несколько месяцев нет вестей от горячо любимого мужа. Где он? Всё ли с ним в порядке? Ведь чай не на прогулку, а на Кавказ выведен его полк. Всякое может случиться, и лишь горячие ежедневные молитвы вселяют надежду на защиту и помощь Господа и Пресвятой Богородицы. От тревоги всё валится из рук. Вот не проконтролировала сама, и плохо обработали и приготовили к зиме растения в зимнем саду. Закрутилась с гувернёрами и учителями детей и совсем забыла написать письмо столичному антрепренёру о концертах крепостной танцевальной труппы зимой в Петербурге и оговорить цену. Труппу в своё время собрал и организовал тесть, о ней всегда заботится и беспокоится, будет спрашивать. Надо подняться к нему в спальню, поговорить со стариком, одиноко ему. Совсем занемог, сердечные приступы всё чаще и чаще. Вчера приходил управляющий ткацкой фабрикой, хотел поговорить о непростой ситуации в цехах. Времени вникнуть, совсем не было. Надо неотлагательно вернуться к этому вопросу и разобраться. А за всеми этими хлопотами одна боль, одна тревога: как там мой ненаглядный?

Дружной шаловливой стайкой в гостиную вбежали дети, опережая пытавшихся угомонить их гувернёров. «Совсем большими стали, – с любовью глядя на своих чад, подумала Александра Степановна, – старшенькому сыночку Сашеньке уже тринадцать лет (вылитый отец!), дочке Софье – семь, а самой младшенькой Катеньке, неугомонной забавнице и всеобщей любимице – уже шесть. Время – такая странная штука: то бежит неудержимо, а когда ждешь, вот как я сейчас, любимого человека и тревожишься, тянется как черепаха». Александра Степановна с нежностью приголубила детвору и ласково поглядела вслед убежавшим из гостиной детям.

Неожиданно издали послышался серебристый звон колокольчиков. Словно иглой укололи в сердце, оно ёкнуло, сжалось, в глазах блеснули слёзы: «Он!!!» Вскочила, кликнула сама не своя гувернёров, велела быстро одеть детей. Заметалась по комнате, плохо соображая, что делает. На ходу поправляя причёску, кинулась к зеркалу взглянуть на себя. Не успевая одеться на улицу, завернулась в пуховую шаль. Позвала приближённую дворню и опрометью бросилась во двор.

Звон колокольчиков раздавался всё ближе и ближе. Вот через въездные ворота каменной ограды с двумя замковыми башнями показался первый экипаж, и уже целый поезд экипажей огибал цветочную лужайку перед домом. Александра Степановна, дети, приближённая дворня выстроились перед домом. Из первой дорожной берлины легко выпрыгнул долгожданный муж. Александра Степановна рванулась к нему и вдруг увидела, что он ещё кого-то высаживает из экипажа. Прямо перед ней оказалась молодая беременная красавица. Обе женщины застыли друг против друга, и обе, словно сквозь туман, услышали слова, произнесённые Иваном Загряжским с так не вязавшейся с происходящим какой-то странной насмешливой полуулыбкой:

– Александрин, это моя вторая жена Еувфрозиния Ульрика, прости меня, так уж случилось. Фросенька, это моя законная жена Александра Степановна Загряжская.

Женщины

никак не могли уразуметь происходящее. Неожиданно Ульрика, лишившись сознания, как подкошенная, упала к ногам своей невольной, но такой же несчастной соперницы. Александра и слуги кинулись к ней. Загряжский, отдав сопровождающим приказание выгружать вещи, а слугам перепрячь лошадей, стремглав взбежал на крыльцо и направился в спальню отца. Он крепко обнял старика, поцеловал и, не ответив на его вопрос: «Надолго ли?», быстро спустился во двор. Ульрику уже внесли в дом. Во дворе остались дети и слуги. Иван неторопливо подошёл к детям, рассеянно поцеловал каждого и погладил по голове, позволил приближённым слугам приложиться к руке. На крыльцо выбежала Александра и кинулась к нему:

– Иван, что же это? Как ты мог?!

– Сашенька, какого ответы ты ждешь от меня? Ты ведь всё прекрасно поняла. Виноват перед тобой и детьми бесконечно. Перед ней виноват ещё больше. Она ведь ничего не знала о тебе. Ей деться вообще некуда, и под грудью у неё мой ребёнок, брат или сестра наших детей. Могу только уповать на твою сердечность, христианское великодушие и поручить её твоему доброму уходу. Не проминай лихом.

Александра стояла, молча, глотая слёзы. Загряжский развернулся и пошёл в сторону экипажей. Несколько офицеров переговаривались у берлины, ожидая его.

– Что дальше? – спросил молодой поручик.

– Едем в Москву, в мой дом. Не люблю душераздирающих сцен. Бабье дело, сами разберутся.

И вереница экипажей, заливисто звеня колокольчиками, резво укатила прочь.

Глава 3

Москва не развеяла хандры Загряжского. Всех московских знакомых он с визитами объехал. Всё как прежде, ничего нового. Даже утехи московские не вызвали в нём никаких положительных откликов. Офицерские пирушки надоели, восторги женщин и их обожание, не вызывали прежних эмоций и желаний. Посетил он и модные аристократические салоны, где кипели споры о политике, искусстве, литературе, велись диспуты на философские темы. Там он надеялся взбодриться новыми идеями и заразиться подлинной увлечённостью дискутирующих, но не нашёл ничего, кроме пустопорожних разговоров и этикета, похожего на театральное представление. Кругом реверансы, чинные поклоны, создающие острое ощущение наигранности.

Одна страсть не отпускала его во второй столице – приступить к организации театральной труппы из своих крепостных в имении Кариан. Она поглотила его целиком настолько, что всё произошедшее в его жизни за последние годы подёрнулось каким-то полупрозрачным покрывалом, и не отзывалось в сердце ничем, кроме удивления: «Неужели это действительно было со мной?»

Времени для пребывания в Москве было мало, его ждали в полку, а Загряжский, если что задумывал, шёл к получению желаемого до победного конца. В последний перед отъездом вечер он собрал у себя в доме офицеров, приехавших с ним, на дружескую пирушку, пригласив самых успешных антрепренёров, находившихся на тот момент в городе. Был приглашён Александр Муромцев, даже известнейший Медокс согласился нанести визит родственнику и другу князя Потёмкина. Поздним вечером состоялись так ожидаемые полковником переговоры.

– Друг мой, – произнёс Медокс, – Вы представляете, на что замахиваетесь? Театр – это святое! Он требует многих вложений, не говоря уже о таланте актёров, составляющих труппу.

– Господин Медокс, – ответствовал Загряжский, – Вы зря видите меня дилетантом, малосведущим в вопросах домашнего театра. Мой батюшка, Александр Артемьевич, с незапамятных для меня времен держит крепостную театральную труппу. Я никогда не начинаю дела, не вникнув в подробности. Я Вам более скажу, я уже прикинул, кто из моих крепостных, обладающих разными талантами, мог бы в неё войти. Мне нужен талантливый руководитель и режиссёр. Не я первый начинаю подобное дело и, думаю, не я последний. Или Вы считаете меня хуже других? Если Вы не хотите мне помочь в этом деле, так и скажите. Я, в любом случае найду тех, кто поддержит меня.

– Мой Бог! – испугался Медокс. – Я ни в коем случае не хотел Вас обидеть! Для меня театр – это дело всей жизни. Если я задел Ваши чувства, Иван Александрович, простите меня великодушно. Я с большим удовольствием и признательностью за доверие ко мне сделаю всё, чтобы помочь Вам.

– Иван Александрович, – встрял антрепренёр Титов, – не принимайте близко к сердцу, господин Медокс ни в коем случае не хотел Вас оскорбить. Извините его излишнюю щепетильность в данном вопросе.

– Господин Загряжский, простите его, простите! – раздались голоса присутствующих.