Vremena goda
Шрифт:
– Хохмач!
Директор распрямился. Пожал стажерке руку. Господин Шарпантье не попадал в возрастной диапазон, с которым она обычно имела дело, поэтому точно определить, сколько ему лет, Вера бы не взялась. Наверное, около шестидесяти. Но в супер-форме. Морщины только там, где они красят, а не уродуют. Белейшие, причем собственные, зубы. Небольшие, цепкие глаза с ярким молодым блеском. Ни грамма лишнего веса. Золотая цепочка, львиная грива и перстень на пальце, пожалуй, лишнее. И без этого оперения директор был бы красавец. («Периода полураспада», прибавил бы злой на язык Берзин.)
По-русски директор говорил бегло, даже как-то по-щегольски,
– Моего отца звали Жан, поэтому «Иванович», – ослепительно улыбнулся Шарпантье. – Резидентам приятнее иметь дело с человеком, которого можно звать по имени-отчеству. Некоторые меня называют «доктор Плотников». По-французски моя фамилия значит «плотник».
Вера кивнула: знаю.
– Клара Кондратьевна, я похищаю у вас нашу гостью.
С грацией танцора Шарпантье приобнял Веру за талию, повлек за собой.
– Ты поосторожней с ним, моральным разложенцем, – крикнула вслед госпожа, вернее товарищ Забутько. Но крикнула без осуждения, скорее одобрительно.
А Вера и так уже видела, с кем имеет дело. Ей всю жизнь везло на альфа-самцов. Притом что сама она к этому мужскому типу была абсолютно равнодушна. Победительность и напор на нее не действовали. Разве что в отрицательном смысле.
Вести себя с этой публикой она давно научилась. Рецепт прост: держи дистанцию и никаких женских игр.
– Я очень рассчитываю на вашу помощь, – сказала она серьезно. – Мне нужно столькому научиться. Нам ведь в России придется всё создавать с нуля.
И директор сразу перестал строить глазки. Талию отпустил. Так-то лучше.
– Знаю. Видел. Вы храбрая женщина, мадемуазель Вероника. Ваши дома престарелых («пхэстахэлых») – это ужас. Поместить бы туда Клару Кондратьевну, пусть только на одну неделю. – Он мечтательно улыбнулся. – Но нет. Даже ей я этого не желаю. Хотя, конечно, она очень утомительная особа.
– Откуда у вдовы советского партработника средства оплачивать всё это?
Вера кивнула на замок, фонтан, чудесные клумбы.
– О, эта порода людей оказывается наверху при любой политической системе. Сын мадам Забутько служит в московской мэрии на очень, как это называется, хлебной? Да, хлебной должности. Я понимаю, у каждой страны свои особенности. Мне объяснили, что в России многовековая традиция: кто верно служит государству, тот получает неофициальную привилегию извлекать доход из своей должности. У нас, конечно, невозможно представить, чтобы служащий парижской мэрии платил частному maison de retraite [3] шесть тысяч в месяц за содержание матери. Налоговая полиция немедленно, как это, сядет ему на хвост?
3
Дом престарелых (фр.).
Вера нахмурилась. Неприятно, когда иностранец со снисходительной миной тыкает тебя носом в недостатки твоей страны. Наши болячки мы вылечим сами, без чужих. Не всё сразу. И где, спрашивается, был бы этот «Лука Иванович» без клиентов вроде Клары Кондратьевны Забутько или Валерия Николаевича Ухватова?
– Объясните, пожалуйста, как во Франции устроена система «мезон-де-ретретов»?
Она еще чуть-чуть подсушила тон. Французский термин употребила за неимением эквивалента в русском языке. Язык не повернулся назвать «Времена года» «домом престарелых» или «домом ветеранов».
Шарпантье остановился, горделиво обвел рукой свои владения:
– У нас все-таки не обычный maison de retraite, а résidence service, «резиденция с обслуживанием».
– В чем разница?
– Maison de retraite может быть публичным. Нет, правильно сказать «общественным», да? Я знаю, «публичный дом» – совсем другое. – Он засмеялся. Вера же не улыбнулась, изобразила сосредоточенное внимание: типа «пожалуйста, не отвлекайтесь». Директор вздохнул и продолжил, слегка поскучнев. – В maison de retraite могут попасть все пожилые люди, кто хочет. Платит частично государство, частично муниципалитет, частично сам человек – из своей пенсии. Сведения о стариках, нуждающихся в размещении, собирают Centres Locaux d’Information et de Coordination gérontologique, центры геронтологической информации и координации. Если пенсионер по состоянию здоровья может жить автономно и не хочет никуда переезжать, ему помогают на дому. Размер денежного пособия определяется индивидуально, в зависимости от уровня доходов и, как это, степени автономности, так?
– Самостоятельности, – кивнула Вера.
– Спасибо, «самостоятельности». Ну, а как это пособие тратить – на жизнь в maison de retraite или на независимое существование, человек решает сам.
– Чем частный мезон-де-ретрет отличается от государственного? – спросила Вера. Всё что можно о французской системе она уже выяснила, но интересно же послушать мнение специалиста.
– Когда больше платишь, получаешь больше. Это естественно. Даже частные maisons de retraite все равно половину расходов покрывают за счет государственного и муниципального бюджета. Но человек может купить дополнительные услуги сверх положенного минимума. Например, жить не в комнате, а в целой квартире. Привезти свою мебель. Или домашнее животное. Бывают частные maisons de retraite, где у каждого свой коттедж с маленьким садом. Самая высокая категория обслуживания – это résidence service вроде нашей. Особенность «Vréménagoda» в том, что здесь почти не осталось французских граждан, а значит, мы существуем фактически без государственной поддержки. На принципе са-мо-оку-па-емости, – старательно выговорил он длинное слово. – Вы ведь знаете историю нашего дома?
Поскольку директор вроде бы прекратил делать апроши, Вера немного расслабилась, позволила себе улыбнуться.
– Он, кажется, был создан для русских эмигрантов?
– Да, в конце шестидесятых. Наша основательница (у нас ее называют просто «Мадам»), сама по происхождению русская. Она была известный геронтолог и гериатр, с собственным независимым капиталом. Решила позаботиться о соотечественниках. За тех, у кого не хватало средств, Мадам платила сама. О, это была выдающаяся женщина. При ней здесь в основном жили русские из первой, после-рево-люци-онной эмиграции. Совсем непохожие на мадам Забутько.
И снова он засмеялся, а Вера нахмурилась. Директор опять вздохнул. Наверно решил, что у суровой девицы напрочь отсутствует чувство юмора. А просто Вера не любила, когда персонал подсмеивается над контингентом. Во-первых, это некрасиво. А во-вторых, еще неизвестно, какие мы сами будем в таком возрасте.
– Сейчас почти никого из той генерации гостей не осталось, – меланхолично продолжил мсье директор. – Вымерли. Или превратились в пациентов.
Этого Вера не поняла.
– Простите?