Времена года
Шрифт:
– Ну что, убедился?! Я выиграла!
Сева едва заметно и предобморочно кивнул. Глаза у него были почему-то как блюдца. Наверное, это стало причиной. Или что-то еще. Но уже через пару мгновений Майя трясла руку человеку в черном. Со словами:
– Спасибо вам огромное, вы меня очень выручили!
Он ладонь не отнимал. И не отвечал на пожатие. И смотрел куда-то поверх плеча Майи.
– Это все?
До нее не сразу дошло, что вопрос адресован не ей. Лишь по Севиному бормотанию поняла, куда смотрел Илья Юльевич. И вдруг пришло острое осознание нелепости их появления здесь, в обители бумаг,
Краска смущения была уже где-то на подходе. И, кажется, стало по-настоящему стыдно. Как в тот раз, когда на втором курсе вызывали к ректору. Жвачка на портрете Гольденвейзера [7] – стыд-то какой. И снова ведь на спор. И когда научится себя сдерживать?! А потом вдруг всплыли в памяти лица родителей – когда Майя заявила, что ненавидит фортепиано. Она, дочь двух пианистов, не желает иметь ничего общего с этим проклятым инструментом?! Про скрипку сказала потом, конечно, но разочарование на лицах родителей помнила до сих пор.
7
Александр Борисович Гольденвейзер – российский советский пианист, композитор, педагог, публицист, музыкальный критик, общественный деятель, ректор Московской консерватории в 1939–1942 гг.
Все это пронеслось перед глазами – отповедь ректора, портрет Гольденвейзера, растерянность отца и матери. И если ректору и родителям Майя потом доказала, что это был просто… просто… ну, что, в общем, не такой уж она и пропащий человек, то тому, кто сейчас стоял перед ней с невозмутимым и равнодушным видом, доказать уже ничего не получится. Они видятся во второй и последний раз в жизни. Поэтому… – Майя, ты идешь?
Оказывается, Сева уже стоял в дверях. Оказывается, она все еще держала за руку мужчину, находящегося рядом.
Майя резко разжала пальцы и отступила назад.
– Нет, иди один. Я останусь на кофе с конфетами.
Прозвучало это возмутительно нагло. Ну да что теперь? Все равно извиняться собралась. И не факт, кстати, что ее сейчас не выпнут за компанию с Севкой.
А за Севой закрылась дверь. Они остались вдвоем. И тишина еще с ними. Давящая и неловкая тишина. И его внимательный взгляд, под которым, кажется, все уменьшалось – как от зелья в сказке Кэрролла. Нет, молчать дальше невозможно.
– Если вам интересно, я вам объясню все это… – Майя скованно повела плечом, – представление. А вы мне расскажете про название кресла. – Он молчал. И это ужасно угнетало. Поэтому дальше она уже просто пошла ва-банк. – Только это лучше делать под кофе. А у вас в офисе такие вкусные конфеты.
Майя очень старалась не покраснеть под его пристальным взглядом. И очень обрадовалась скупому ответу:
– Я освобожусь через полчаса.
Это была пощечина. Нет, оплеуха. Подзатыльник. От взрослого, умного, зрелого – ей, вздорной малолетке. Первое желание – сбежать вслед за Севкой. Но приходит второе. Поднимается вверх подбородок.
– Отлично. Я пока партитуру к «Метели» освежу в памяти.
– Я прекрасно помню, что вы играли. Лучше распоряжусь насчет кофе, – ничего не выражающий взгляд на стол, на гору фантиков. – А конфет, я думаю, достаточно.
И уже почему-то не стыдно и не обидно.
У него ровная спина и широкие плечи под темным пиджаком. Чтобы придать себе толику уверенности, она задирает желтые ботинки на матово поблескивающий стол.
Когда проходит полчаса и снова открывается дверь комнаты, вошедший мужчина застает девушку действительно погруженной в изучение нот. И она едва не падает со стула, услышав звук открывшейся двери.
– Пойдемте.
А может, это не результат обучения, а природный дар – изъясняться исключительно односложными предложениями? Майя аккуратно спустила ноги на пол, подровняла нотные листы.
– Куда?
– Ну, вы же хотели мне что-то рассказать и объяснить.
– И для этого надо куда-то идти? – кажется, она заразилась его лаконичной манерой.
– Это – переговорная. Через пятнадцать минут сюда придет клиент, с которым будет работать группа людей. Комнату к этому моменту желательно подготовить, – взгляд на гору фантиков посредине стола был более чем красноречив. Теперь ее щелкнули по носу. Надоело!
– Ладно, – Майя вздохнула и потянулась за пальто и шапкой. – Как скажете. – А потом, после паузы, все-таки добавила, преодолев внутренний барьер: – Наверное, я должна извиниться. Но подожду до места назначения.
Ее благородство не оценили. Илья Юльевич просто развернулся, давая таким образом понять, что надо следовать за ним.
Оказались они в итоге в кафе на три этажа ниже. Заведение было под стать самому зданию – претенциозное и наверняка дорогое, но Майя предпочла даже не заглядывать в меню, чтобы не травмировать психику. А может, и следовало это сделать, потому что следующая фраза поставила в тупик.
– Что вы будете, Майя?
На этот вопрос, заданный тоном безукоризненно воспитанного человека, ей захотелось ответить что-нибудь про тушки летучих мышей или сушеных жаб. А на самом деле она бы не отказалась от тарелки борща и котлеты с гречкой. Но вместо этого инфантильно спросила:
– Конфет нельзя?
Разумеется, ей ответили, что нельзя. После чего тоном томным и загадочным Майя заявила, что хочет чизкейк. Он и был заказан.
Пауза в этот раз отсутствовала. И едва официант отошел от столика, бездушный робот в человеческом обличии подал голос:
– Я вас внимательно слушаю.
– Внимательно – это хорошо. Музыканты ценят внимательных слушателей, – язвить получалось плохо. Само место давило на Майю. Не говоря уж о персоне напротив. Ну и не стоит тогда продолжать мучения. Как говорится, раньше сядешь – раньше конечная. – Во-первых, извините.
– За что именно?
Ух, какой противный! Невероятно просто! Ошибок не прощает, руки не протягивает. Потому что они у него все время как будто в карманах пиджака, застегнутого на все пуговицы. И галстук завязан так туго, что удивительно – как он дышит. А и не дышит, наверное. Роботы не дышат. И с чего она решила, что он похож на актера из рекламы ее любимых духов?! Ничего общего.