Времена и время
Шрифт:
– Зачем тебе это надо?
Популярный вопрос.
– Захотел! – небитый ответ.
Слезинка ползет. Какая ты рысь? Тощая кошечка, бездомный котенок.
Кладет мне руки на плечи, головой зарывается в грудь, сопит еле слышно «Спасибо».
Левой ладонью за талию легко обнимаю. Запах волос.
Закрываю глаза. Расцветает хрупкая нежность где-то под сердцем, где-то в душе. Мне хорошо и покойно.
Пытаюсь обнять ее правой рукой, но не нахожу никого. Шарю в густом воздухе, как под водой. Исчезла.
А я поднимаюсь,… просыпаюсь,… пробуждаюсь…
Очнулся
Есть план? Конкретного нет. Кое-какие наметки.
В очередной новой жизни пусть будет и новый образ Джоконды – стройная юная дева с глазами парфянской рыси.
Как-то так. Штрих, другой…
Цивилизация
Море – спокойное с бликами; небо – ясное, с перьями; третьим оттенком синего сияет на берегу купол легчайшего металла в два человеческих роста – островной наблюдательный пункт. Рядом с ним вдоль песчаного пляжа стоит пять искривленных антенн, за которыми следом, будто продолжая шеренгу, тянутся вглубь острова заросли тропических деревьев.
Под куполом внутри помещения слегка соленый свежий воздух, запах кофе и еле слышный гул аппаратуры. Перед широким монитором, на котором видно только море, сидит скучающий рядовой Зик Холт в бежевой рубашке с петлицами и эмблемой на коротком рукаве. Чуть поодаль в такой же форме, с теми же знаками отличия расположился Йен Шахт, разбросавший на столе дискеты и диски, стаканы и чашки, плитки шоколада и другое барахло.
– Глянь пятнадцатый квадрат, – сказал Шахт сослуживцу.
– Это там к другому спутнику надо, – Зик Холт зевнул. – Да и нет там никого.
На мониторе только море.
Шахт отломил дольку шоколада, ловко бросил в рот.
– На «Карокум-два», между прочим, тоже такие сидели, – сообщил он. – Нету никого, говорят, кругом одна пустыня. И прозевали группу мигрантов. Отлавливали их потом по пескам, по барханам.
Зик пощелкал по клавиатуре, вывел на экран новую картинку. Ничем, кстати, не отличавшуюся от предыдущей.
– А где наш командир?
– Делает осмотр мандариновых деревьев, – усмехнулся Шахт. – В целях обороны государства, конечно.
Зик пару раз приподнял брови, показывая, что он не сомневается в служебном рвении начальства, раз для обороны государства необходимо проследить за мандаринами, то значит надо проследить. Тем более, что троих пограничников на этот островок вполне достаточно.
– Я хотел отпроситься на вечер, – сказал Зик. – Сегодня борт в Луны приходит. «Луна -триста два». На Яксарт садится. Надо мне туда бы.
– И что? Не видел космолетов? Пф-ф! Это, малыш, такая большая железная птица…
– Там дядя мой прилетает. Он решил жизнь заканчивать. То есть, как там все приличные люди, традиционным способом.
– И поднимется дядя рекрута Холта на скалу усталости и бросится в студеный океан, – продекламировал Шахт.
– Ну а что? Прожил дядя добродетельно, бесследно. Ни травинки не сломил. Человек достойный, сто четыре года.
– Сто четыре – детский возраст, – заметил Шахт.
– А наши с тобой двадцать какой возраст? Возраст эмбриона? В общем, надо мне с дядей свидаться. Как думаешь, Чет меня отпустит?
– Я б не отпустил. Можно и по телефону попрощаться. Подумаешь, смерть! Все умирают, кроме бессмертных.
Зик закусил уголок воротника, почесал макушку и вздохнул:
– Я бы хотел, чтоб он передумал, и часть наследства мне передал. Там домик один… Прямые потомки не заценят, а мне бы так нормально.
– Да-а – протянул Шахт – Еще до сих пор кое-где у нас по углам плесневеет подлость. И ее самый жизнестойкий вид – это правдивый подлец. Он обезоруживает просто своей прямотой.
– И не подлец совсем, – обиделся Зик. – Я таких домиков в пользование могу взять хоть десять. Там избушка такая… Хоть двадцать таких могу. Дело в том, что у дяди охотничий домик в лесу. А лес грибной! И мало того – промысловый, – Зик застучал по кнопкам. – Там собирать можно. Грузди эти… рыжики там… вот смотри.
Шахт встал подошел, облокотился на спинку кресла Зика, увидел на мониторе картину хвойного леса.
– Вот лес, – пояснял Зик, двигая изображение. – Тут речка… еще одна речка, только маленькая. В тех краях это называют ручей. А вот он! Охотничий домик.
– Красиво, – сказал Шахт. – А почему домик именно охотничий?
– В тех краях так называют. Ну, охотно – значит с желанием. Охотничий домик – домик для желаний.
– Охота! – раздался зычный голос за спинами рекрутов. – Это добыча объектов животного мирра.
Офицер Чет Талан подошел неслышно для подчиненных. Шахт, согнувшись и пряча глаза, прокрался на свое место.
– Охота промысловая для еды и продажи, – говорил Чет. – Была также спортивная охота, но это уже совсем варварство из средневековья. Но! Это у нас. А южнее нас охота до сих пор практикуется. Там, – Чет махнул рукой в сторону. – На Ближнем Востоке. А задача нашей базы наблюдение как раз за Ближним Востоком. А у вас что, Зик?
– Да я… только на минутку, – Зик, торопливо нажимая на кнопки, вернул на экран акваторию моря.
– Рекрут Шахт! – рявкнул Чет. – Уберите бардак на столе. Все лишнее вон! Клавиатура должна лежать перед вами на расстоянии от локтя до кисти. Справочные материалы лежат слева.
– При всем уважении, офицер Чет, рабочее место служит для работы, – сказал рекрут. – Ее я выполняю. А красоту наводить, эстетика-патетика, занавески – канделябры, свечи в зад, это не ко мне!
Офицер нахмурился. Изо всех сил нахмурился и ушел в соседний кубрик. Там он зашелся в беззвучном смехе. Потом показал язык своему отражению в стеклянной двери. Нет. Он не был занудой и педантом Чет Талан. Да и лидерских задатков у него не было. И компенсировать это приходилось приказом и криком, напускным чванством, канцелярским буквоедством. А так он был совсем другой. Но кто об этом знал? Только Мирра. Она много раз говорила ему оставить армейскую службу, пойти по другой стезе. Под ее напором Чет даже сдал на диплом биофизика, получил патент пилота космических кораблей, но… остался на службе. В стране, где пятьдесят миллионов абсолютно вольных граждан, предоставленных себе, Чету хотелось именно находиься в системе, в какой-то структуре, чтобы инструкции были, правила, субординация. «Урезать, ограничить свою свободу? Ты больной», – говорила Мирра. Чет соглашался: «Наследственность дурная».