Времени нет
Шрифт:
– Твое имя, разбойник?
– Антоний Сергиус, – исковеркал он на римский манер свое имя. – А разбойником в последний раз меня называла моя бабушка.
– Кто ты такой и что делал в сей поздний час у акведука?
– Ничего, гулял.
– Не смей мне врать! – декурион подался вперед к пленнику. – Признавайся! Ты гнусный шпион и хотел отравить воду!
– Вовсе нет, – он припомнил разговор своих конвоиров у ямы и решил схитрить, предчувствуя, что рассказывать о том, что совершал вечерний моцион, восстанавливаясь после операции на головном мозге, не стоит. – Командир, если честно, я не знаю, как там очутился. Кто-то крепко приложил меня по башке чем-то тяжелым. Мне повезло, что я остался жив… У меня постоянно кружится и болит голова. А еще я ничего не помню…
Римлянин усмехнулся и облокотился на спинку своего стула, который более походил на эдакий облегченный, походный вариант трона.
– Это был я. И если бы я хотел убить тебя, твой труп сейчас доедали бы собаки.
Потом резко встал, обнаружив крепкое сложение при небольшом росте и по-буденовски кривые ноги, подошел к пленнику и выхватил из ножен меч.
– Я ударил тебя плоской стороной, – он показал, как именно был нанесен удар, затем ловко вбросил меч обратно в ножны. – Видно, немного переусердствовал, раз у тебя отшибло память. Стоять на коленях ровно!
Это было довольно неприятно: демонстрируя прием, Тиберий чувствительно задел рану на голове и, похоже, не случайно… Антоний возмутился, но встал ровнее.
– И не совестно тебе так со мной обращаться? Я ведь тебе в отцы гожусь…
– О чем ты? – удивился римлянин. – Ты выглядишь не старше меня.
Эти слова подтвердили то, что какая-то поистине странная метаморфоза действительно произошла со старым телом Антона Сергеевича, а вовсе не почудилась из-за удара по голове. Пока декурион говорил, пленник принялся осматривать части своего тела, которые попадали в поле зрения.
– Ты сражался как бешеный зверь, я должен был остановить тебя…– это признание явно далось декуриону с трудом, видимо, застыдился, что пришлось поступиться кодексом воинской чести, напав исподтишка. Он подошел к окну и отвернулся, чтобы скрыть смущение. – Один из моих воинов никогда уже не увидит Рима. Мне надо писать его вдове и объяснять, почему я не уберег его от смерти в мирное время. Еще двое на излечении…
Антонию было не до тонких чувств кавалериста. Он внимательно изучал свои бедра, плотно обтянутые материей – крепкие, мускулистые, они не могли принадлежать пожилому человеку. Прислушавшись к внутренним ощущениям, он вспомнил нечто давно забытое… До этого его отвлекали дурнота, шок от происходящего, постоянная смена освещения. А теперь… Да! Оно самое – ощущение молодости и полноты сил.
– Однако постой. Свое имя-то ты помнишь, мошенник! – тем временем осенило Тиберия, и он резко развернулся к пленнику.
– Имя помню… А все, что было до того, как я оказался в яме – нет, – не сразу ответил Антоний.
– Предположим… Пока я делаю следующий вывод, – Тиберий энергично заходил по комнате из угла в угол, размышляя вслух. – Диверсию я отвергаю. Мы перерыли песок на локоть в глубину вокруг места, где тебя обнаружили. Ничего похожего на сосуд с ядом не нашли… Ты либо дезертир; говоришь на латыни свободно, ловко обращаешься с гладиусом, а амнезию симулируешь, дабы избежать заслуженной кары. Либо сумасшедший. Либо то и другое вместе… В любом случае тебя ждет смерть на арене в зубах голодных и диких животных.
– Вот как… – пленник опешил от столь неочевидного вывода из довольно логичных до этого умозаключений. – Может быть, суд сначала? Врачебная комиссия?
Тиберий немедленно остановился, отставил ногу и приосанился.
– Я здесь и судья, и врач! Баста!
Выдержав паузу, он расслабился и вернулся на свой трон.
– Но ты мне нравишься, и я дам тебе выбор, – заявил он.
– Это какой же? – угрюмо спросил Антоний, интуитивно не ожидая ничего хорошего.
– Ты славный воин и достоин чести умереть в бою с себе подобным! – торжественно произнес римлянин. – Грядут игры в честь десятилетия правления Понтия Пилата, и ты, если постараешься, сможешь принять участие в этом грандиозном событии. Я могу сделать тебя гладиатором!
– Если честно, я вообще ничего подобного не планировал… – признался растерянный Антоний.
Явно разочарованный тем, что его щедрый дар не был оценен по достоинству, Тиберий сухо подытожил:
– Со щитом или на корм тиграм – третьего не дано. В качестве бестиария 2 ты стоишь не многим больше облезлого барана. Если же будешь сражаться так, как умеешь, я получу за тебя как за породистого скакуна… И довольно разговоров! Тебя вернут на место, в яму, где ты сможешь спокойно обдумать мое предложение.
2
Бестиарий – гладиатор, сражающийся с животными. Часто неумелый и плохо вооруженный.
– Командир, а можно, я подумаю где-нибудь в другом, более подходящем для этого месте? – с надеждой спросил пленник.
– Ничто так не способствует умственным упражнениям, как темнота и уединение. Они направляют поток мысли в нужное русло. Эту яму для шпионов я придумал сам, – Тиберий снова встал, сложил на груди руки и задрал голову. По всей видимости, гордость была для него настолько важной и основополагающей эмоцией, что он выражал ее всем телом. – В отличие от обычной, например, долговой ямы она имеет непроницаемую для света крышку. Люди в ней становятся более честными и сговорчивыми. Преступники раскаиваются и признаются в своих преступлениях. Шпионы рассказывают то, чего не знали.
Расписав преимущества своего изобретения, он не спеша подошел к выходу и повернулся к пленнику.
– Ступай! Я надеюсь на твое благоразумие. Подумай, что ты теряешь и что обретаешь, приняв правильное решение. И помни, как только согласишься, сразу же попадешь в совершенно иные условия. Голову твою подлечим. А потом я продам тебя в лучшую в Иудее школу гладиаторов. Образу жизни ее питомцев позавидовали бы некоторые аристократы, – он подошел к двери и распахнул ее ударом ладони. – Стража!
В яме Антония ожидали соломенный тюфяк, а еще миска с бараньей похлебкой и костью, на которой даже было немного мяса. Похлебка была недурна – если бы еще соли поменьше да перца побольше… Хлеб, сопровождающий эту трапезу, был груб, но вкусен, или это от голода так показалось… Узнику дали насладиться едой при свете и, когда он выбросил наверх миску, захлопнули крышку.
Вопреки обещаниям древнеримского Мюллера, темнота нисколько его не угнетала. После еды и боль в затылке стала как будто меньше. Он лег на тюфяк и почти сразу заснул.