Время барса
Шрифт:
— Короче, слово за слово, ну и спустились к морю, расслабиться после перелета. У москалей сейчас дожди, им такая погода в радость. Ну и, понятное дело, пацанок сразу под сняли, наш-то мимо не проскочит, да и московский, видать, хват! Вот, послал за резинками, ну и за прочим. Ты же знаешь его закидоны…
— А чего мутил, сразу не сказал?
— По трубке? Чего я, дебил совсем? Жоржик только скривился презрительно:
— Осторожный стал?.. Где ты ахинею, что мне по мобильнику вкручивал, подцепил? Насчет прослушки?
— Читал. В журнале.
— Слышь, Боксер, он читать
— Ну. В кабинете, во второй комнате. Запасные ключи должны у тебя быть.
— Пошли.
Они уже двинулись было к домику, когда Мишаня подбавил:
— Да, тут со мной человек из московских…
— Человек? Какой человек?
Глостер появился из машины сияющий, как начищенный серебряный полтинник.
— Сергей Ильин, — представился он, но руки не протянул.
Жоржик улыбнулся еще шире, но светло-серые глаза не улыбались; они, как жерла пулеметов в руках затаившихся в амбразурах стрелков, словно вели человечка, готовые немедля срезать его одной очередью: скорой и беспощадной.
Глостер тоже улыбался, и улыбка его была такой же белозубой, как и у Жоржика, а вот глаза… Глаз было не разглядеть вовсе за прыгающими в черных зрачках игривыми чертиками, — словно море бликовало на ярком солнце.
— Очень приятно, господин Ильин, — монотонно произнес Жоржик, равнодушно пожав плечами. Спросил с принужденно-холодной вежливостью:
— Выпьете что-нибудь?
— Что предложите, то и выпью, — весело отозвался Глостер.
Судя по всему, Жоржик с ходу записал было Глостера в сутенеро-шмаровозы, в мальчики на посылках, но что-то в глазах приезжего ему сразу не показалось… Он не мог определить это «нечто» и решил на всякий случай держаться с той долей прохладцы, что определяет отношения начальников и подчиненных в специфической мужской работе.
— Владлен, проводи гостя в холл, — кивнул Жоржик тому атлету, что поблондинистей; слово «проводи» он выделил особо. Что означала эта интонация, Глостер не понял, да и не собирался: в душе его все пело, музыка бравурными аккордами поднимала ввысь, и он только что не притопывал на месте от полноты жизни!
Атлет посмотрел на Глостера заинтересованно, слегка растянул губы в гуттаперчевой улыбке, с вежливым полупоклоном указал глазами на дальнюю дверь, приглашая Глостера первым проследовать к ней по выложенной цветной мозаикой ^дорожке. Сам Жоржик направился в противоположную сторону, к небольшой двери, полускрытой живой изгородью. Мишаня двинулся за ним.
В холле было сумрачно и прохладно.
— Налево, пожалуйста, — подал голос Владлен.
— Можно и налево, — пожал плечами Глостер, шагнул неловко, оступился, попав мимо неприметного порожка… Владлен инстинктивно дернулся — поддержать, руки его потянулись к правой кисти Глостера: сейчас было так просто сделать захват, блокировать… Глостер юлой крутнулся на месте. Владлен остался стоять, в глазах его застыл отблеск странного чувства: острой, почти непереносимой
Глостер подхватил убитого под мышки, не без труда приподнял, оттащил труп за массивную, старорежимную кадку с огромной раскидистой пальмой, доставшейся пансионату «Мирный» от какого-то сильно режимного объекта — типа дома отдыха ЦК профсоюза водярозаготовителей или гетеросексуалов-надомников, причем — из районов Крайнего Севера! Отдышался, нахмурился, рассматривая потеки крови, вздохнул совсем по-бабьи, только что руками не всплеснул в сердцах: дескать, и ходют, и сорют… Обвел глазами холл, подхватил длинную ковровую дорожку и передвинул метра на четыре в нужную ему сторону. Получилось не вполне эстетично, зато… Прислушался: тихо. Вернулся за пальму, окинул взглядом убитого, чуть поправил что-то в положении тела, придав лицу подобающее постное выражение; произнес удовлетворенно:
— Хорош!
Словно что-то вспомнив, гибко наклонился, отер лезвие ножа о шорты убитого, выпрямился, а нож тем временем исчез из его руки, словно и не было.
Постоял несколько секунд неподвижно, чуть склонив голову набок, полюбовался трупом; но в этом взгляде не было ничего от садизма. Глостер смотрел на труп, как естествоиспытатель смотрит на редкую бабочку, только что пойманную, наколотую на иглу и пополнившую коллекцию. Повторил довольно:
— Хорош!
Вот теперь Глостер чувствовал жизнь! Он чувствовал ее, как накат хмеля, как леденящий восторг! Краски сделались нестерпимо яркими, очертания — резкими и контрастными, а сам он ощущал то, что столь редко выпадает узнать смертным: могущество. Да! Он был могуществен! Именно сейчас, в этот миг, он царил и над миром, и над Творцом!
Хрупкий серебряный туман лишь слегка коснулся сознания; Глостер торопился: он боялся, что туман уплотнится, станет черным и густым, и тогда… Или же, наоборот, пропадет, а с ним пропадет и то ощущение всемогущества, ради которого он и жил!.. Он быстро вышел прочь из вестибюля, пересек уложенную мозаикой площадку, приблизился к дверце, за которой скрылись Мишаня и Жоржик; та была не заперта, за ней оказалась деревянная витая лестница. Глостер птицей взлетел на второй этаж, прошел по узкому коридору: за одной из дверей услышал неясный шум.
Оба ножа оказались в руках; восхитительный туман обволок сознание, делая тело гибким, а мысли — шальными и .быстрыми, словно фосфоресцирующие трассы несущихся в мертвой бесконечности астероидов.
Глава 50
Глостер толкнул дверь и замер в проеме. Картина была жутковатой: бедный Мишаня стоял на коленях, из подрезанных на ногах сухожилий на белый палас сочилась сукровица. Жоржик не давал ему упасть. Схватив за волосы, он приблизил лицо водителя к своему, втолковывая свистящим полушепотом: