Время Бригадиров
Шрифт:
Наиболее трусоватые зашептались, а не послать ли гонца к дежурному по урочищу лешаку, либо самому бригадиру (волею случая гостившего в этих местах), чтобы уладил, разрулил вопрос с принадлежностью бесхозных кормов. Но недавно выпущенный на поруки вурлак рычал свое безбожное: "Без ментов обойдемся!" Что пусть те уроды к башмачному подбору являются - "на мосла"! (Зря грешил: лешаки и бригадиры - не менты, а сплошь и рядом буддисты по образу мыслей и пищи. Лишь политика разнится с поступками: иные в ней страшны лишь по причине государственной, другие от собственной частной вспыльчивости…)
С бригадиром ли - без, с лешаком ли, но, свара затевалась нешуточная…
Но лешак был занят.
Началось с того, что, заснув однажды в жаркую пору в сухом болоте; том, что примыкает к озеру Гаривцу (том самом, где карпы-наркоманы в эту пору объедают желтую пыльцу, плавающую пленкой на поверхности, и сплошное "чпок-чпок" слышно за три версты)… ООлами занимается кое-чем 5 нояьря)то сказал, будто этот ребятенок не мальчик?ь выползти, еще поискать, к чему-бы присосаться.й, не место для сна в жару, когда вызревает голубика, одновременно цветет и разносит свою дурь болотный багульник! пусть в такой же безвинный тихий вечер, как сегодня… даже крепкому на голову лешаку не следует нажираться липких ягод, давно не мытых дождем…
Неизвестно, что ему тогда грезилось, но, под безмерно раздражающее "чпок-чпок", проснулся с жутчайшей головной болью, доковылял до озера, сунул голову в воду, наорал на карпов, отчего на противоположной стороне сколько-то-там штук с испугу выпрыгнули на берег.
Вот с этой самой верхней боли и пришла ему мысль…
Посмотришь на иную голову и даже страшно делается - это какие же мысли в ней бродят - что за могучий лобище! Но голову лешака сложно заметить - самое слабое его место. Иные, поговаривают, что нет ее вовсе. Вранье! Как и то вранье, что у некоторых из лешаков она так мала, что прячут ее подмышку. Просто вековые традиции и устав требуют держать одно плечо выше другого, прикрываться им, в зависимости от того, в которую сторону бежишь - спасать уши и глаза от сучьев. Глаза удается, но вот уши не всегда - они (особо у новых лешаков - тех, кто не потомственный, а пришел в лес по контракту) полосованные, рваные, иногда ошметки висят. Только у старых природных лешаков такое безобразие редко бывает; у них плечи - ПЛЕЧИ - сосны ломятся в щепу!
Прямо бегать лешаки, как известно, не умеют, в этом у них нечто общее с тем подорванным упырьским спецназом, что прославился в период четвертой биологической, которая краем зацепила и эти места. Но мысль была прямая, четкая как стрела, застряла занозой и уже не выходила. Лешак даже осторожненько стукал головой о знакомый дубок - выбить. Но не получалось - только зря кору ободрал, размочалил. От мысли этой приобрел нервный тик на левом глазу и несварение желудка - белковая пища и силой воли больше не удерживалась, скользила книзу с несусветной скоростью.
Мысль была о том, что надо бы завести себе ребеночка…
Головная боль занозилась даже не по этому хотению, а от подробностей - как собственно делают детей. Приказал забыть подробности - на некоторое время желудок выправился, но глаз, нет-нет, а подергивался, напоминал, и опять разносился острый запах мокрой волчатины, первый признак, что расстроен настолько, что… не подходи "налоговая". Благодушный лешак, как известно, пахнет земляникой.
А про подробности ему наплел один знакомец, вконец обичавший, доживающий свой век дедок, что нашел себе приют в деревушке порушенной войной (а по случаю победы вконец разнесенной - праздновали лихо и с лихом). Странный был лешак. Девственник. Выслушав дедка, с трудом удержался, чтобы не вытянуть, да завязать ему узлом
– надо же так сбить с панталыку!
– злился лешак и решил, что покупать-воровать ребятенка будет вызревшего, в меру волосатого.
Частолюбцев, желающих на этом еще и заработать, на свету хватает; сам ли сговаривался, через посредников, готового ли взял или заказал изготовить, а потом выжидал, пока продукт подрастет, но через некоторое время прослышали, что дрессирует…
Хоть и намекали ему, что не дело он затеял: человеку - человечье, век его короток и бестолков… уперся - воспитаю и воспитаю! Дурной, как… лешак! Но к делу подошел обстоятельно, вовсе не по-лешачьи…
Коровы в те времена телят принялись выдавливать из себя совсем уже странных. Горбатых, хвост чешуйками, язык раздвоенный, а когда сваришь - невкусный. Вот и верь после этого, что древнее повывелось. Все упростилось в своей сложности. И без петухов куры несутся, да и, придется, кукарекают за них, потому как, всякий предвоенный год в год не укладывается, сам себя готов метить несуразицами.
Неправильных бычков сразу под нож пускали, а телки были еще ничего, хоть и "покрывали" их старые быки только с самой распоследней голодухи, но если такое удавалось, молоко давали вкусное. Только дети с того молока задумчивые становились, играли мало. Лешаку как раз достался такой ребятеночек.
В деревнях тогда жили просто, не как сейчас, на праздники закладывали, жгли светлые чистые костры, называемые - "баклаги" - это главные, а остальные - "чумные", как только чужое тело к нему найдется или собственная душа запросит. Иной раз хочется смотреть не в пламя…
Костры, совпадали с походами по скрещиванию ночного цвета, повод исторически необходимый. Что приятно, никаких обязательств на мужскую половину это не накладывало, да и бабы с определенной уверенностью по утренней помятой свежести, не могли определить - где чей. И через год не могли. Родился ребенок и ладно. Не рогатый? Ноги-руки не сохнут? Радуйся жизни! Считай, самим лесом создан. Батюшка Лес удружил! Только лет через пять-семь обнаруживалось сходство. Тогда и приходилось брать в ответственность. И драли, потому как ребенок запущенный.
Как обнаружить лешака? Если только по запаху. А так… Даже наступи, не определишь - он, или кочка ли под тобой такая несоразмерная? Сколько хочешь пинай ее ногами, не сознается, не отзовется. Но отыграться потом не забудет, не заржавеет за ним. Хвали его - ври безбожно и, если рядом запахло земляникой, значит, тут он, довольный, что котяра, дорвавшийся до сливок, что домовой до нагретого хозяйского места на ленушке, что… Но теперь в иных лесных местах, лешаков ищи, как и этого - по шуму. Мода! Шуму понаделал на все отписанное ему во владение урочище. Взялся учить ребятенка лешачьему образу жизни…
Птенцы, такие - оторвется ли от группы, сожрет что-то не то, и амба! нет его, будто никогда и не было. Память быстренько дотрет оставшееся, завалит слоями, поскольку ничем он себя так и не проявил, не успел, не "сделал имя". Тут неважно, чей он - птичий или человечий; закон один - в своем кругу имя, в чужих - слух, мимолетность, сажа на прошлогоднем костре…
И нет дела птенцам до человечьих имен, а человекам до птичьих.
Ребятенок, однако, знал вовсе недетские слова, и крыл ими лешака без разбора. Но поскольку ни тот, ни другой значения этих слов не знали, и даже смутно не догадывались, обошлось без обидных последствий.