Время царей

Вершинин Лев Рэмович

Десятую часть? Что ж, с богами не шутят! Жрец точно выбрал время для посула, хотя никто не просил его обещать что-либо, не оговоренное накануне. Придется спросить с него за отсебятину. Но не сейчас. И не здесь. И не раньше, чем под ногами окажется надежная, привычная суша.

Если окажется…

– Спустись вниз, отец, – мягко сказал Деметрий, щуря слезящиеся от невыносимого блеска глаза. – И молись! Покрепче молись за всех нас! Проводите старца!

Поморгал, пытаясь вытрясти из-под век мелкую режущую пыль солнца.

Безуспешно.

Повернулся, пряча лицо от укусов. И спросил, не оборачиваясь к навархам:

– Мы справимся?

Прозвучало резковато, но именно так и следует говорить с теми, кто кровавит волну. Дети моря не любят говорящих недомолвками.

– Будет тр-рудно! – словно хищная птица каркнула от борта, и Деметрий, не глядя, понял, кто откликнулся.

Гегесипп Галикарнасский…

Ни с чем не спутаешь этот клекот, похожий на торжествующий вскрик стервятника.

Архинаварх Гегесипп, восьмидесяти шести лет от роду…

Так утвержает он сам, отрицая сплетни о девяти десятках и еще девяти прожитых весен.

На вид же, не зная в лицо, мало кто даст и сорок пять.

Крючконосый, отличный от пернатого хищника разве что черной повязкой поперек морщинистого лба. Сын грека, тирана крохотного островка в Архипелаге и знатной персиянки, едва ли не родственницы Ахеменидов. Конечно, по боковой линии. Так ли? Наверняка не выяснено. Сам Гегесипп не любит откровенничать, а свидетелей его юности нынче уж нет. Но, как бы то ни было, прозвище Шах и доныне заставляет бледнеть мореходов, от киликийского Тарса до самого Фароса Египетского. Изгнанный после свержения отца, обратил спасенное золото в корабли и две трети века без малого наводил ужас на побережье. По слухам, каждая насечка на левой руке означает испепеленный островок, ставший жертвой лихих парней под вороноглавым стягом Гегесиппа. По слухам же, левый глаз собственноручно принесен в уплату за Посейдонову помощь в тот день, когда, окруженная и растерзанная триерами Гегесиппа, на тарсийском рейде пылала эскадра, посланная на поимку зарвавшегося Шаха по личному приказанию Божественного…

Он спокоен. Даже сейчас – спокоен, и стоящих рядом словно бы овевает морозный ветерок, перед которым бессильна даже лютая жара.

Жутковатый человек.

Опасный.

И – полезный.

Недаром же решение его уйти на покой поныне отмечается пирами и шествиями в портах Великого Моря, хоть и минуло с того дня одиннадцать лет. И вовсе не зря, лично навестив морского демона в его тихом имении под Галикарнасом, сам Одноглазый Антигон три дня покорно пил нелюбимое им ликийское пиво и подыскивал слова, способные дойти до сердца Гегесиппа и убедить его вновь выйти в море.

Он сумел добиться невозможного. Быть может, потому, что не грозный стратег Азии снизошел до беседы с подданным, а просто один одноглазый старик просил другого одноглазого старика об услуге. И все равно, скорее всего, так ничего и не вымолил бы, если бы имя единственного и любимого внука Гегесиппа, веселого и добычливого морехода, лет семь тому распятого за пиратство Птолемеем, не было – Деметрий.

– Ну что же, – сказал Гегесипп в завершение трехдневной беседы, разливая по фиалам горькое пойло, – признаться, я мечтал поднять якорь на суше. Да, видно, Судьбу не перехитришь. Пей, стратег!

И чаша ликийского пива впервые показалась стратегу Азии сладкой…

– Вр-раг гр-розен, – прокаркал галикарнасец, и белое пламя, не уступающее в ярости безумству горючего моря, полыхнуло в правой глазнице. – Смотр-ри, Демэтр-рэ!..

И впрямь, было на что посмотреть!

В двойную ударную линию, как предписано каноном морской войны, выстраивались к бою корабли под голубыми египетскими и желтыми киприотскими вымпелами. Сто сорок пентер* и тетрер*, словно титанические ежи, выходили на заданные египетским архинавархом позиции и, вскинув ряды иголок-весел, прижимали их к обшитым медью бокам, а в открытых проходах меж тяжелыми судами таяли и никак не могли истаять в серебряном огне акульи тела триер, задача которых в битве – не бить наповал, но кусать, терзать, грызть противника…

На левом фланге, там, где на мачтах звонко синели обрывки неба, пропела труба, и тяжелое сине-белое полотнище медленно поползло вверх по вызолоченной мачте, выпуская на волю три украшенных кисточками хвоста и золотого зайца, победно вскинувшего меч.

– Птолемей! – прохрипел архинаварх, и от ненависти, кипящей в глотке пирата, морозный ветер овеял палубу.

Словно отвечая на зов, откликнулась труба на правом фланге противника, совсем близко, и легко было различить, как суетятся на большой пентере муравьиноподобные фигурки, выводя под колеса Гелиосовой колесницы, много выше обвисших в безветрии желтых флажков полисов Кипра, союзных Птолемею, двухвостое бело-сине-черное знамя, криво перерезанное багровым изгибом молнии…

– Ого! И бешеный здесь? – удивился кто-то из навархов.

Скулы Деметрия затвердели.

После шести тягостных лет снова перед ним, лицом к лицу, поднимаются в небо эти ненавистные стяги.

Золотой меченосный заяц и багровая молния.

Птолемей Лаг и сын его Керавн, тот самый, что додумался до нелюдской мысли бросить под ноги элефантерии доски, усыпанные гвоздями.

Доски, решившие исход битвы при Газе.

Наследник Лага, конечно, безумец! Лишь тому, кто вовсе лишен рассудка, могла прийти в голову такая идея. Но он далеко не трус, потому что боязливый не стал бы возглавлять добровольцев, кинувшихся навстречу слонам.

Газа…

Растоптанный в грязь Пифон.

Изуродованная рука Зопира.

Бешеная ярость отца.

И тяжкое, бессильное презрение к себе, бездари и ничтожеству, самонадеянно возомнившему себя героем мифов…

Шесть лет нарастали проценты на долг Деметрия вышедшим ныне на морскую битву владыкам Египта.

Сегодня долг будет оплачен сполна.

Иначе – ни к чему отягощать собою землю. Полиоркету не выдержать еще одного объяснения с отцом, тем более – сознания бесцельности прошедших лет и конечного краха…

Если боги вновь встанут на сторону Птолемея, останется лишь плюнуть им в лицо, уходя под тяжестью доспехов на морское дно, к нимфам, которым, говорят, безразлично: удачлив или нет был при жизни утопленник.

– Стр-ратег?! – обрывает недобрую думу хрип архинаварха.

Вовремя и кстати!

Стоит ли оплакивать себя раньше времени?

Да, флот Птолемея могуч, но разве сравнить его корабли с судами Полиоркета?! И не Деметрий, а египтяне ищут сражения, ибо армия Одноглазого подошла ныне к твердыням Пелузия и, обложив их, прорвалась к правому берегу Нила. Там, на юге, дочерна загорелые воины отца уже набирают в шлемы солоноватую воду отца африканских рек и плещут ею на алтари крылатой Ники. Если нынче флот Лага будет разбит, Александрия сядет на голодный паек, а у Великого Моря появится, наконец, один хозяин.