Время царей
Шрифт:
Когда не вдруг опомнившиеся рабы, оттащив в уголок перепуганную, вопящую, словно простолюдинка, царицу, подняли ставшее удивительно тяжелым, не легче мешка, набитого брюквой, царское тело и уложили его на лавку, Главкий был без сознания. Правый глаз его налился кровью, а левый косил и косил вправо, не видя окружающих, и уродливо перекошенный рот истекал пузырями сизо-белой пены…
Быть может, он ушел бы к предкам тогда же, так и не придя в сознание, но грек-лекарь недаром, как выяснилось, ел царский хлеб, и знаний его хватило не только на лечение чирьев и изгнание нечастых
Четыре дня спустя, к вечеру, Главкию стало немного лучше. Но рука, выпустившая чашу, и ноги уже отказали ему в повиновении, а лекарь, будучи спрошен впрямую, виновато отвел глаза, избегая ответа. Промолчал и китийский иудей, кислые облатки которого позволили языку вновь стать осязаемым.
И на исходе третьей недели неподвижности, сидя в высоком кресле, укутанный мехами, словно в лютый мороз – от стоп до самой шеи, – и все равно мерзнущий, Главкий, царь Иллирии, опора друзей и гроза недругов, прямой потомок праотца Дардана, внезапно осознал всю глубину и неизбежность пропасти, разверзшейся перед ним.
А осознав, возблагодарил Обитающих-Выше-Вершин за то, что они, сжалившись, не увели сразу, подарив еще немного времени…
Он не боялся смерти.
Смерти нет.
Есть только темная тропа из одного Света в другой.
А там, Выше Вершин, его ждут достойные.
Ждет Дэйрдр. Ждет Тэсп Длиннорукий, которого он помнит, правда, смутно. Ждет Дэйрдр Старый, которого он не помнит совсем, ибо родился всего лишь за три дня до ухода прадеда.
И конечно же, поджидает потомка своего Великий Волк, чтобы, обнюхав, признать достойным себя и, лизнув тремя языками, кровавым, медовым, ледяным, – принять в свою свиту.
Ему – Главкий нисколько не сомневался! – не придется ни в чем оправдываться, ибо слава предков им, отпрыском древа их, возвышена многократно, наследие приумножено необозримо и незавершенное ими – доделано с лихвой.
И лишь на один вопрос ответит он не сразу.
«Кому оставил ты секиру владык?» – спросит Дэйрдр-отец.
«Кому завещал престол в Скодре?» – поинтересуются Тэсп и старый Дэйрдр по праву прародителей.
«Кому передан посох суда над тавлантиями, детьми моими?» – осведомится родоначальник Дардан.
И не будет им ответа.
Там, за стеною, сидит сейчас заплаканная немолодая женщина, осужденная вскоре накинуть желтое покрывало вдовы. Она не лицемерит, проливая слезы. Почти четыре десятилетия – не один день! Хотя любви между ними не было никогда. И он научился уважать ее, родившую ему троих дочерей, и не попрекать тем, что так и не довелось поднять на руках и показать Вершинам своего сына…
Некогда, получив вместе с рукой дочери князя пирустов, не имеющего наследника-мужчины, и право наследовать земли воинственной Пирустии, молодой владыка тавлантиев даже на миг не примерил на себя боли, сквозившей из глаз тестя. Казалось: вся жизнь впереди, и уж кому-кому, а ему, Главкию, Обитающие-Выше-Вершин не выроют подобной ловушки…
Увы.
Нет сына. Нет наследника.
Некому, выслушав последние наставления и уловив еле заметный разрешающий знак, накинуть на шею спешащему уйти тонкий шнурок и нежно, с сыновьей почтительностью, затянуть, помогая расстаться с обузливой плотью…
Как сделал это некогда, выполняя обычай и завет праотца Дардана, он сам, Главкий. Лицо Дэйрдра, умиравшего от гнойной опухоли, исказилось тогда всего лишь на мгновение, но в остекленевших глазах уже ушедшего по темной тропе осталась великая любовь к послушному, ловкорукому сыну и непередаваемая благодарность.
Кто набросит шнурок?
Кто завершит незавершенное?
Главкий искал глазами Пирра.
– Гонец уже послан в Додону, – негромко сказал кто-то, сидящий у стены, в полумраке. – Он скоро будет здесь…
Да, Пирр!.. Больше некому…
Как некогда Главкий воцарился в Пирустии, так и юный молосс да владычествует в Эпире, по воле Главкия! Создавший царство вправе завещать его тому, кого сочтет достойным. И лишь сам умирающий вправе выбрать, чья рука прервет дыхание, бессильно клокочущее в глотке…
Главкий откинулся на подушку, подпирающую спину.
Необходимо сберечь силы. Нельзя умирать до приезда Пирра! Нельзя ни в коем случае! Даже если придется мучить усталое тело еще несколько дней.
Телу придется потерпеть.
Трудно? Да. И что с того? Разве давали Обитающие-Выше-Вершин хоть что-нибудь Главкию просто так, в знак любви и милости?! Все удавалось ему. Удавалось с юных лет! И за все приходилось платить бессонными ночами, звонкой, ввинчивающейся в виски болью, саднящими ранами и сонными кошмарами, в которых являются умершие во имя того, чтобы была Иллирия…
И если кто-то посмеет попрекнуть его, Главкия, сына Дэйрдра, жестокостью, пусть вспомнит: это перед рубежами его земель – единственными! – с позором, огрызаясь и бессильно выкрикивая проклятия, вынужден был отступить бесноватый сын македонца Филиппа!
Никогда, даже наедине с собой, не называл Главкий этого человека Божественным! Потому что он был среди тех, кто шел по пятам за уходящими македонцами. И видел лицо светловолосого юнца. Впрочем, тогда он и сам был юнцом. Тот, в рогатом старомакедонском шлеме, визжал, и пригибался, и прятался под обозные повозки, и всем видящим было ясно: он – трус. Говорят, позже, уже зная, что ему дозволяется все, сын Филиппа не оставил в живых ни единого из тех, чьи щиты прикрывали его, визжащего, при отступлении из Иллирии.
Это была нелегкая война. Но с тех пор, вот уже почти тридцать лет, македонские правители не протягивают загребущие руки к иллирийским долинам. И так будет, пока сохранится созданная им, Главкием, держава…
Теперь можно признаться себе самому! Не приемного сына видел в рыженьком мальчике, жившем при дворе, иллирийский царь, но – наследника. Единственного, равного знатностью рода властелину тавлантиев. Порукой тому всем известный факт: высоко в скалах обитают орлы, и никакой горный волк не способен добраться до их гнезд. Следовательно, Великий Орел, основавший род молосских царей, никак не ниже пращура тавлантиев, явившегося в мир в образе Волка…