Время царей
Шрифт:
– А это необходимо, отец?
– Что? – Селевк вздрогнул. – О чем ты?
– Отдавать?.. Ведь мы не побеждены!
Антиох, кажется, недоволен.
Он не осуждает Селевка, нет-нет, – как можно осуждать отца?! – и все же в его непонимании явственно слышится упрек. В чем-то он прав. Ведь эти земли, уходящие навсегда, должны были когда-нибудь достаться ему, вместе с иными сатрапиями, необозримой чередой тянущимися до самого Великого Моря, вместе с диадемой и многотысячным войском. Он вынужден рассуждать по-хозяйски…
Селевк слегка поморщился.
Сын во многом прав. Дело, в конце концов, не в индийских лесах. И левый, восточный берег, уже практически утраченный, и правый, западный, который пока еще удается удерживать, но все с большим и большим трудом, не дают особого дохода, требуя, однако, немалых затрат. Дело в принципе. Стоит отдать хотя бы малую часть, и тотчас найдутся охотники оттяпать еще кусок, и еще… И что останется в итоге наследникам Антиоха? Сильный берет, а не отдает. Слабому же не к лицу царская диадема. И можно наверняка предположить, что после нынешних переговоров начнутся неурядицы с парфянскими князьками, и беспорядки в Бактрии, и мятежи в Согдиане, а вполне возможно, что и на западе, в Малой Азии, кто-то из сатрапов или гармостов решит поиграть в автаркию…
Все так. И они действительно не побеждены. Сандракотт очень хорошо, на всю жизнь, запомнил, что такое регулярная армия македонцев, и ни разу не посмел принять открытое сражение. Но малая война у берегов Инда иссушает казну, поглощает сотню за сотней жизней, изматывает. Нельзя удержать земли, готовые скорее истечь пеплом, чем жить по законам, предписанным нелюбимой властью. А значит, из Индии необходимо убираться. Пока не поздно. Пока правый берег, хоть и испятнанный пепелищами, оставшимися от набегов летучих отрядов Сандракотта, еще остается весомой и лакомой приманкой в переговорном процессе.
Уйти, взяв взамен как можно больше. Золота. Оружия. Камней. Почтения. Да всего, что удастся выговорить!
И вплотную заняться Западом. Потому что Сандракотту нужны только земли, заселенные шестирукими богами, дальше он и не подумает идти. И мятежи парфян, и недовольство бактрийцев, и согдийские интриги тоже можно перетерпеть, выждав какое-то время и ударив наверняка. Все это несложно: много терпения, мало милосердия! Так укрепляется держава, которую мало создать, а нужно еще и упрочить.
Селевк непременно сделает это, и оставит Антиоху, когда наступит день ухода, упорядоченную, процветающую страну, пускай не от Инда до Геллеспонта, но от Геллеспонта до парфянских степей. Тоже немало. Если, конечно, удастся покончить с Антигоном…
– Мы отдаем Индию, чтобы сохранить остальное, – пояснил царь, сообразив, что сын глядит выжидающе. – Войска нужны на западе…
Красавец и силач Антиох понимающе кивает.
Теперь ему все ясно. Кроме одного: как это он посмел усомниться в отцовской мудрости?! Конечно же! Проклятый Одноглазый открыто готовится к войне и начнет ее не позднее следующей весны. Он, собственно, уже начал отнимать у соседей малоазиатские полисы, один за другим, а кем окажутся Селевк с Антиохом, потеряв греческие города? Хозяевами бесконечных степей Азии, ненавидящей чужаков-юнанов и терпящей их только из бесконечного уважения к памяти Божественного и бессилия перед ударом фаланги…
Долго ли будет терпеть Восток владык, лишившихся силы?!
– Ты прав, отец! – Не одними лишь словами, но и всем видом своим Антиох выразил безоговорочное восхищение мудростью родителя.
И все же нечто покоробило слух.
Селевк коротко, испытующе заглянул сыну в глаза.
Светло-синие. Открытые. Не лгущие. Любящие.
– Кстати, сынок, – улыбнулся царь. – Как поживает Стратоника?
Бритые щеки Антиоха мальчишески зарумянились.
– Пишет, что все в порядке. Скоро разродится, повитухи говорят: будет мальчик. Между прочим, передает тебе самые лучшие пожелания…
– Напиши от моего имени то же самое.
– А сам ты?.. – Вовремя сообразив, что чуть не сморозил глупость, Антиох осекся.
Отец никогда не напишет Стратонике. И никогда не пожелает увидеть ее. Ведь она была его, а не Антиоха, невестой. Но уже перед свадьбой старый царь увидел, какими глазами глядит на будущую мачеху – тоненькую, смуглокожую, пышноволосую – единственный сын и наследник, и прищурился, и размышлял до рассвета. А на рассвете объявил пораженным придворным, что слишком обременен годами для такого брака и хочет видеть любимую женщину счастливой супругой того, кто будет править после него. Он отдал Стратонику Антиоху! Нежную, сладкую, неповторимо прелестную Стратонику!
Отец всегда отдавал сыну самое лучшее. И отдает.
Можно ли не любить такого отца?!
– Обязательно напишу, – кивнул Антиох.
Отвернувшись, Селевк уставился в синюю гладь. Лодка с индусами уже одолела половину пути к плоту. Еще мгновение-другое, и следует отправляться. Он поплывет один. Перемирие перемирием, а рисковать Антиохом нельзя: мало ли что задумали коварные азиаты? Если вдруг… То сын сумеет сделать все необходимое, чтобы власть не ускользнула из рук.
Он чуть-чуть тугодумен, но далеко не глуп. И безгранично отважен. И предан.
Можно ли не любить такого сына?!
Впрочем, себе самому, ни в коем случае не вслух, царь Вавилонии и пока еще всего Востока подчас признается: если и есть на свете человек, которому он, Селевк, завидует, люто и от всей души, – это старый враг, Антигон Монофталм.
Его отношения с Деметрием похожи на сказку, потому что в жизни так не бывает. На благостный миф о суровом отце, которому ничем не приходится покупать любовь сына.
Нет, Селевк не сомневается в искренности Антиоха. Но все же личной охране приказано не пропускать наследника в покои отца, когда тот спит…
А Одноглазый даже и не думает остерегаться.
Боги! Почему этому скоту так повезло?
М-да.
Впрочем, не о том следует думать сейчас.
– Я отправляюсь. Ты все запомнил, сынок?..
– Все до точки, отец!
– Ну… что ж, – Селевк махнул рукой гребцам, ожидающим приказа в отдалении, и вдруг, сам того не ожидая, сказал, не глядя на сына: – Если что… Передай Стратонике, что я не забыл о ней…
Твердо вбивая подошвы сандалий в мягчайший пылевидный песок, Селевк двинулся к лодке.