Время «Ч», или Хроника сбитого предпринимателя
Шрифт:
Здание аэровокзала, выстроенное ещё в далёкие советские времена, напоминало армейскую казарму, только потолки выше, да шума больше… Шум издавал транзитный люд напрочь засевший в непогоду. Шумел беззастенчиво, как осенний лес в ненастную погоду. В тёплых куртках и пальто — середина января — женщины в шубах. Все с мешками, тюками, сумками, рюкзаками, чемоданами, включая и коробки с иностранными надписями на боках, то ли китайском, то ли близких к нему языках, различных размерами, да рисунками на них: это телевизор, а это магнитофон, это видеомагнитофон, а это пылесос, а это вообще не пойми что, какой-то кухонный комбайн, наверное… «Чтоб дома яйца мужику сбивать!» «А может и посудомойка домашняя. Хм-м!» Действительно, странная для России вещь, совсем непривычная (и зачем такие деньги тратить, когда жена запросто всё руками вымоет! А ещё лучше тёща!..). Шумел транзитный и сочувствующий люд, нервничал; спал на своём, в кучу сваленном багаже; ел, пил и закусывал там же; похмельно бродил из угла в угол и обратно; с ухмылкой разглядывал яркие, диковинные безделушки и прочий разноцветный ширпотребовский товар, размещённый на витринах бесчисленного множества
Застрявшие пассажиры прилёт хабаровского рейса встретили с видимым агрессивным энтузиазмом, как живой укор, как прямое себе оскорбление… «А нам тогда почему не дают погоды?» «А мы какого… здесь, это… так долго паримся?» «Где наши самолёты, тля, а?» А в общем, если вслушаться, это и не агрессия вовсе, а вялая буря в стакане. Русские, как известно, бунтовать вообще не умеют, их давно отучили, понты это просто. Но толпа — а что ещё здесь можно делать! — друг друга подбадривая, безуспешно осаждает стойку справочного бюро, будто пивной ларёк перед открытием, легко сдвигая его, как пустые хоккейные ворота. Но там, с другой их стороны, работают тоже крепкие, особо подобранные аэрофлотом люди, прошедшие долгую и суровую школу подготовки специальных, в прошлом, кадров. Они находились там, внутри этих «бюро», но вовсе никак не реагировали на стуки, сдвиги, и вопли… Изредка, правда, косились, да особо нервным пассажирам перстом указывали на выписанную от руки надпись на листочке, скотчем и прилепленную к стеклу: «Вся информация для вас на табло Читайте!» Коротко, и ясно. И отворачивались себе злорадно, читай, мол, дядя. Часто и громко смеялись там чему-то своему — счастливые в своей безмятежной отстранённости, и явно довольные этим. Из толпы, не очень правда громко, но откровенно зло, коротко звучало: «Ей, самой бы тебе, там, дать сейчас в табло!»… Звучали и более откровеннее фразы. Но, это всё так… понты.
Сквозь сутолоку зала изредка неспешно прогуливалась милиция — подвое. Внешне очень толстые молодые ребята, в зимней своей форменной одежде, в неуклюжих бронежилетах, с дубинками, другими спецсредствами, боевым оружием. Выглядели они малоподвижными уродливыми монстрами, правда с устрашающим брезгливым уклоном на лицах и с развинченной — небрежной, фланирующей, походкой, напрочь отталкивая своим взглядом, не подходи, мол. Прошли себе туда-сюда, и чифирят потом спокойненько в своём «милицейском пикете». До одури, как паровозы, дымят сигаретами, анекдоты весёлые травят. И всё это только для релаксации… Потому что, помните, даже песня такая есть: «…Наша служба и опасна и трудна…» Конечно, опасна, конечно — трудна… Главное, не было бы где стрельбы по-близости — до конца их смены! — да драк тоже… И лица у милиционеров — уже здесь, в пикете, совсем другие, нормальные: парни и парни… И не стражи они порядка вовсе, а наряд здесь отбывают, лямку тащат. Службу, вернее, несут!.. Здесь тоже действует негласная установка, как в армии: мент спит, служба идёт. Не зря в милицию с удовольствием именно бывших солдат из армии и принимают: потому что главные законы службы уже хорошо знают: «Раз, два — и загасился».
По-залу, серыми тенями, ненавязчиво, время от времени скользят безликие сборщики пустых бутылок, с сумками и рюкзаками, будто тебе геологи, такие же и старательные. Были и бомжи. Они, пьяненько фиглярствуя, крутятся возле занятых пассажирами столиков кафе, по свойски подмигивают пьющим и жующим, театрально вздыхают, привлекая к себе внимание, рефлекторно глотая слюни, просительно улыбаются выщербленными ртами, тянут давно не мытые руки, косо, бочком, не прячась, заглядывают в урны. Тут же без дела болтаются нагло-опасные по виду подростки, как чьи-то разведотряды, ещё и таксисты кучкуются в ожидании счастливого момента профессионально развести какого-никакого залётного пассажира-лоха на «капусту»… Есть и желтолицые… Много их здесь: китайцы, а может и корейцы, или те же самые японцы, с непривычки-то и не разберёшь — «ху» из них «ху», но бизнесмены. Потому что с дипломатами в руках, точнее, с кейсами. Тут и азербайджанцы — все одинаковые, как волонтёры: в китайских куртках, пальто, спортивных трико «Адидас». И золотозубые армяне. Представительные все, как турецкие паши, правда без фесок на головах, зато с медовыми улыбками на устах, масляно сверкающими коварными глазками. И шапки, и стрижки у них одинаковые, и чёрные кожаные пальто, как у офицеров вермахта, количество «рыжья» только во рту разное, но все в перстнях. Заметны в толпе и высокомерные грузины — те особняком — они брезгливо морщатся, собравшись в отару, не нравится им весь этот Вавилон, нет здесь кавказского простора настоящему джигиту, но приходится терпеть — пока! — скотское это соседство. Ещё чьи-то были представители: то ли молдаван, то ли цыган… и помятые, плохо внешне одетые азиаты…
Интересно, что они здесь все делают? Что здесь потеряли? Никак завод какой, или железную дорогу приехали по-государственной вербовке на краю земли строить?! Это бы хорошо!.. Нет, пожалуй, не строить, судя по мешкам, да корзинам они сюда приехали, скорее чего-нибудь продать, а потом — купить… Или наоборот… купить, а потом продать… Хотя, чего тут мудрствовать: от перемены слов — как в арифметике — смысл не поменяется.
Люди собрались заметно денежные, амбициозные, насквозь бывалые. Зная, что и эта территория — Богом забытый край, как и вся страна, вели себя внешне раскованно и непринуждённо… во всём, и в словах. Непрерывно громко смеясь или ругаясь, легко и непринуждённо перемежали свою национальную речь непотребными русскими, вовсе не
Если строго разобраться, пожалуй, так оно и было.
Всё это СанСаныч уловил почти мгновенно, как гнилой запах мочи в подворотне… Уж этот-то запах любой розарий запросто испортит.
Старые друзья встретились тепло и радостно. Почти двадцать пять лет за плечами дружбы. Пусть и не тесной, но — дружбы. Да и армейские три года службы, это вам не фунт изюма… Артур и не изменился, кажется. Ни фигурой, ни лицом, ни манерой двигаться, жестикулировать… Только черты лица стали полнее и резче, как на фото с ретушью, и редкая седая борода серьёзно старила. Тонкая талия заметно исчезла, и вместо боксёрской лёгкой походки, появилась мягкость и устойчивость тяжеловеса пехлевана-борца, с медвежьей ленивостью. Юношеское его в прошлом лицо, неопределённый сорт кисло-сладкого восточного яблока, стало выглядеть ещё неопределённей, но появилась нечто другое: печать взрослости, достоинства, даже мудрости… Лицом выглядел сейчас, как казах в летах, монгол в раздумье, татарин в середине своего огромного табуна лошадей, нивх вытягивающий невод с рыбой, японец в пору цветения сакуры, аякс… все вместе взятые, с мудрой, интеллигентской лукавинкой в глазах… Во всём был он, тот Артур, знакомый, прежний, и… новый. Но такой же подвижный, импульсивный, энергичный… Обнялись, даже троекратно расцеловались, как близкие родственники, несколько стесняясь этого жеста. Но, глаза у обоих влажно блестели… Столько лет не виделись! Лет десять… Двенадцать?!
— А ты ничего, — ободряюще заметил СанСаныч, оглядывая друга. — Выглядишь молодцом. Заматерел, солидным стал, вальяжным…
— Ну, что ты, — отмахнулся Артур Алексеевич, — сыплюсь уже… А вот ты действительно не изменился. Здорово смотришься, совсем молодой.
— Какой там молодой, всё внутри сгорело… — рассмеялся СанСаныч.
— Ладно-ладно, не наговаривай на себя. Я же вижу: бегаешь, зарядку делаешь, тренируешься…
— Ну, не так, как раньше… Только ради формы.
— Это заметно, что в форме. Молодец! Я так рад, Саныч, что ты всё же вырвался, что прилетел…
— Ребята, вам такси, не дорого, не надо? — опытные таксисты мгновенно взяли друзей «в разработку». — У меня машина японская, с комфортом… Быстро подброшу.
— Нет, не нужно. Спасибо. — Отмахиваясь, отказался Артур.
— А то поедем, господа? Куда вам?
— А может, со мной? У меня микроавтобус, мужики… — около них уже роились таксисты, опережая друг-друга, наклоняясь к уху, уговаривали. — Я и цену для вас, если хотите, существенно сброшу…
— А вам вообще куда надо-то, ребята? — наседали нагло, как мухи. — Может, по пути, а?
— Я же сказал, никуда, — рассмеялся Артур, рукой, будто веслом, отодвигая таксистов, как тяжёлые, вяжущие водоросли. — Вот, черти. Не надо нам такси. Отстаньте. У нас своя машина есть…
— Своя! А-а-а!.. Понятно. Но, если что… — легко схлынули, выглядев другую «жертву».
— Пошли, Саныч, скорее, не то заклюют — Обняв друга за плечи, повёл СанСаныча на выход.
Они, давно это было, служили вместе в военном оркестре и ансамбле песни и пляски. После демобилизации некоторое время — так получилось — жили в одном территориальном районе, здесь же на Сахалине, только в северной его части. Работали в одной сфере: создавали и развивали художественную самодеятельность. Артур правда в городе, а СанСаныч в рабочем посёлке. Даже соперничали порой на районных и областных смотрах. Вернее, соперничал скорее СанСаныч, Артуру было проще: он гитару раньше освоил, ещё в армии, в ансамбле песни и пляски, и вокально-инструментальными ансамблями стал раньше заниматься… Какое-то время был лучшим музыкальным руководителем в области, ещё и солистом — голос был хороший, пел прочувственно, с душой. У СанСаныча задачи были несколько шире: и хор создать, и танцевальный коллектив, и инструментальный ансамбль организовать, и чтецов, и детскую самодеятельность… Всё на пустом месте, всё с самого начала… И не перечислишь всего: худрук и музыкальный руководитель — должность многогранная. Этим и блистал, как говорится, СанСаныч, шлифуя грани. А у Артура, к переезду друга с материка, был уже свой крепкий молодёжный музыкальный коллектив, и пели они, и на танцах играли… Легко стоял парень на ногах, да и родом он был с Сахалина. И мать с сестрой и братом были здесь же… А вот СанСанычу трудно пришлось. Работать по-началу пришлось именно за квартиру — в рабочих нефтепромысловых посёлках: Тунгор, Нефтегорск. Только там можно было получить хоть и ведомственную, но квартиру. Там и жил несколько лет СанСаныч, со своей женой Татьяной, маленькой дочерью Ириной, и, потом уже — и сыном Вовчиком. Татьяна учительствовала. Преподавала в школе физику, а СанСаныч самодеятельность масс поднимал.
Друзьям было что вспомнить.
Гость с хозяином расположились за столом в зале двухкомнатной Артуровой квартиры. Так Артур настоял: «Никаких, Саныч, ресторанов, только дома… Только по-домашнему». «Ну дома, так дома», — гость и не возражал. «И никаких гостиниц! — твёрдо заявил Артур. — Тебе диван, мне раскладушка… Пойдёт?» «Пойдёт!» — вновь согласился Сан Саныч.
Так и порешили.
Обстановка в квартире почти спартанская, из мебели только самое необходимое, ещё того, старого советского производства, да и закуска вся из кафе, что через дорогу. Жена, тоже как и у СанСаныча Татьяна, почему-то ещё не пришла, не появилась… Вскрыли коробку, привезённую Сан Санычем: шампанское, скотч виски, пара банок ветчины, баночка красной икры, две коробки шоколадных конфет, яблоки, мандарины — всё выставили на стол. Артур, вожделенно потирая руки, ловко сервировал стол — у него это и раньше всегда хорошо получалось. Быстро приготовил большую чашку овощного салата, несколько остроперчёных корейских…