Время делать ставки
Шрифт:
— Тесноватые такие купе, — сказал Сванидзе, живший по принципу Льва Толстого «Не могу молчать!», и, что характерно, «не могу долго молчать».
Замечание Сванидзе о тесноте купе было воспринято попутчиками в неожиданном ключе. Мать семейства въехала пухлым локтем под ребра своему мужу и зашептала:
— Саша, быстро иди в свое купе! Саша, иди в свое купе! Видишь, тут и так тесно. А то ведь начальнику поезда можно пожаловаться… и тогда…
— Да я же ничего такого… — глухим шепотом оправдывался мужчина. — Я только чуть-чуть…
Сванидзе поспешил вмешаться в жаркий диалог:
— Да и я ничего такого,
Тут мужчина перепугался еще больше и бочком-бочком выдавился из купе. Супруга проводила его неодобрительным взглядом a la «поделом тебе, старый невежа! Не садись, невежа, не в свои сани!».
Сванидзе разложился ужинать. Волей-неволей я присоединилась к нему. Берт Эдуардович нарезал лимонов и вынул бутылку коньячку, которую с очаровательной непосредственностью предложил распить всем присутствующим.
Мамаша ухватилась за своего сыночка с такой самоотверженной стремительностью, словно мы предложили овердозу героина. На ее лице возникло решительное выражение: не дам растлить дитятю!.. Пятнадцатилетнее дитятко-акселерат, на голову выше меня ростом, вращало мутноватыми глазками и, кажется, мало воспринимало происходящее. Было в его лице что-то… гм… недоразвитое, что ли.
В этот момент в купе заглянул отец семейства и уже не посмел отказаться от вежливого приглашения Альберта Эдуардовича. Пугливо косясь на супругу, проверяющую под столом наличие в сумке энного количества съестного, мужик выпил коньяк и тут же был оделен двумя громадными бутербродами на закусь. Этих бутербродов с лихвой хватило бы на то, чтобы закусить бутылку водки калибром 0,7 литра; тем не менее бедный мужик старательно прожевал их под пристальным взглядом бдительной супруги.
Она ткнула его под ребра, уже в который раз, и истово зашептала:
— Саша, ты не опьянел?
Я едва сдержала смешок.
— Что? — отозвался он.
— Ты не опьянел?
— А? Как? Не-е.
— Ты закусывай, — усердно нашептывала та, — побольше закусывай. И вообще больше не пей. Понятно?
— А?
— Не пей!
— Кгрр…хм! — басовито прочистил горло Сванидзе с самым серьезным и значительным видом. — Значит, надо за знакомство. А то нам предстоит ехать в одном купе больше двух суток, и не быть при такой постановке вопроса знакомыми друг с другом — это, я полагаю, дурной тон. Меня зовут Альберт, — представился он, — если угодно — Эдуардович. Она — Мария.
Семейство переглянулось. Отвело глазки. И еще раз переглянулось. Наконец нерешительно заговорил мужчина, который, верно, несколько очеловечился после принятия стопки коньяка и обнаружил полногласный дар речи:
— Гм… это… меня зовут Але-кса… Саша.
— Алекса-ша? Своеобразно, гм, — похвалил вальяжный Сванидзе. — Как у Меншикова, когда светлейший еще торговал пирогами: Алексашка.
Мужик заморгал и продолжал с усилием, словно говорил под дулом пистолета:
— А это… я… это, вот, моя жена Ноябрина Михайловна. А это мой сын Игнат. Он — студент. То есть он почти студент. Скоро…
— Ну что же, пусть будет студент, — великодушно разрешил несколько охмелевший Альберт Эдуардович, — студент — это прекрасно. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus. Маша, я возьму у тебя вот этой ветчины, она очень ароматная… — И, не дожидаясь ответа, без церемоний отрезал несколько сочных ломтей, молниеносно проглотив два, а прочие стал предлагать соседям.
Алексаша послушно сжевал свою порцию, Ноябрина Михайловна же есть не стала и опасливо положила свой кусок на стол. Ее глазки бегали.
Выпив с полбутылки, Сванидзе стал весел и остроумен. Впрочем, если первое было очевидным, но насчет остроумия могли возникнуть разные мнения. Впрочем, самому себе Альберт Эдуардович всегда казался просто-таки Жванецким застольной беседы.
— Сссмешная жизнь, смешной разлад, — говорил он, — так было и так будет после… вы, Алексаша, кто по профессии, позвольте полюбопытствовать? Кто? Впрочем, я сам угадаю. Вы, Ноябрина Михайловна, очевидно, служили во флоте, раз так умело сигнализируете своему мужу?
Мать семейства вздрогнула всем телом и заколыхалась, словно батут, на который упал незадачливый спортсмен.
— Я угадаю, — продолжал развеселившийся Сванидзе, — все-таки с моей профессией надо видеть людей насквозь. Ну что же, судя по вашим ладоням, любезный Александр, вы — человек физического труда. Однако же вы скорее астенического, нежели крепкого телосложения, потому позволю себе предположить, что ваша работа не связана с задействованием большой физической силы. Далее. Вы — человек нервный, на что указывает тик вашего правого века. Так как ваша семья не дает оснований предположить, что она треплет вам нервы, то вытекает естественный вывод: нервы уходят на работу. Нервная физическая работа без задействования физической силы — что это? В вашем багаже я видел контрольно-измерительный прибор штангенциркуль. В быту он едва ли применим. Отсюда следует вывод, что это рабочий инструмент. Сопрягая все вышесказанное, я прихожу к логичному выводу, что вы — контролер на каком-либо заводе и проверяете качество продукции.
Бедный Алексаша вел себя так, словно Берт патолого-анатомировал его заживо. Он дрожал и сокращался, как гусеница. Я прервала милый монолог Альберта Эдуардовича:
— Надеюсь, вы понимаете, Александр, что все сказанное выше просто шутка. Просто по роду деятельности Альберт Эдуардович привык наблюдать и делать выводы. А вы, прошу меня извинить, оказались удачным для того объектом.
— Только он, значит, не контролер, — впервые за все время подал голос сынок семейства, преглупо при этом ухмыльнувшись, — он — школьный учитель физкультуры.
Альберт Эдуардович перевел взгляд с отца на сына и громко, с удовольствием, расхохотался. Смеялся он академично, не меняя положения тела и равномерно поднимая и опуская нижнюю челюсть.
— Ну конечно, — отсмеявшись, заявил он, — учитель физкультуры! Нервная работа, физическая… все правильно. Вот тут какая штука. Ну что же, Алексаша… извините. Давайте еще немного коньячку. Тем более вон какая закуска, значит.
Последняя ссылка была излишней: закуску Альберт Эдуардович полностью заимствовал у меня. Уже были съедены и ветчина, и курица гриль, и даже маленькая сиротливая баночка красной икры. На мою долю остались лишь чай в пакетиках, чайная же колбаса, хлеб и упаковка упадочных сосисок. Ибо, несмотря на изрядную худобу, гражданин Сванидзе отличался значительной прожорливостью, превосходящей (как это ни невероятно) даже его болтливость.