Время гарпий
Шрифт:
Ей захотелось прикрыть горевшие листочки рукой, так как охватившее их пламя явно имело свой собственный интерес к указанным на них счетам и клиентской базе. Синий огонек внимательно пробегал по строчкам, переворачивал страницы и будто отмечал наиболее интересные трансакции, причем, именно те, которые показались особенно подозрительными и самой Веронике. Затем огонек некоторое время будто пребывал в задумчивости, но вдруг одним рывком, раскалившись до светло-желтого пламени, уничтожил листки с информацией, добытой для него Вероникой.
Она опасливо глянула на операционный зал и успокоилась, никто за ней больше не наблюдал. Как только она щелкнула зажигалкой, мальчики ее отдела тут же потеряли всякий интерес к происходящему, понимая, что криминала она нынче не совершит и должностных инструкций не нарушит.
Вероника убрала пепельницу, включила вытяжку и взяла, наконец, в руки списки Росфинмониторинга, думая про себя, что никогда бы не докатилась до такого средневекового
В своем детстве и юности Вероника не могла найти и малейшего намека, что когда-нибудь будет одаривать змеиной улыбкой своих молодых сотрудников, даже не считая их за людей, куда более органично воспринимая их в качестве строчки в ведомости.
Она родилась в маленьком старинном уездном городке, в часе езды от Москвы. Городок был наполнен давно позабытым уютом и домовитостью давно ушедших времен, когда жившие в нем люди радовались жизни невдалеке от столичной сутолоки. Веронике тех времен не досталось, на ее долю выпали ущербная подобострастность и заискивание перед любым начальственным окриком из Москвы. В городке царил такой культ столицы, будто только там сосредоточился весь смысл жизни, который сразу же утрачивался при пересечении МКАД. Стоило среди «столичных веяний» появиться чему-то новенькому, будь то телепередача или конкурс, — немедленно откликались уездные деятели культуры и делали что-нибудь «свое» с абсолютно одинаковым названием, дабы «не отстать от жизни». В разговорах местного бомонда главной новостью была недавняя поездка в первопрестольную по каким-нибудь делам или просто так, без дела. Самые важные гости в городе всегда были из Москвы, всем вокруг было понятно, что в других местах ничего «важного» укорениться не может.
К пятому классу все это так достало Веронику, что ее единственным заветным желанием стал переезд в столицу. Ей была невыносима сама мысль о том, что ее жизнь может пройти на обочине столичного шоссе, провожающем льстивыми улыбками каждую машину с московскими номерами.
Спустя долгие годы Ника неоднократно возвращалась мыслями к этому своему желанию, самым роковым образом отразившемуся на ее судьбе. Будучи одной из первых учениц в лучшей школе города, девочка была уверена, что Москва ее ждет с нетерпением. Смутные терзания по поводу выбора профессии были закончены поступлением в хороший отраслевой ВУЗ и удачным, как казалось всем ее восторженным родственникам, замужеством за москвичом из интеллигентной семьи. Они с утра и до вечера рассказывали, какую замечательную партию сделала Вероника в Москве. Ее муж Василий и в самом деле был красивым парнем, очень неглупым, но не слишком расположенным к «провинциальному домострою», как он называл наивные представления Вероники о семейном быте. А иногда он любил крепко выпить, становясь агрессивным, обвиняя Веронику, что она вышла за него замуж исключительно из желания получить столичную прописку. Вероника продолжала верить в светлое будущее и изо всех сил старалась вить свое гнездышко, полагаясь на русский «авось». По нему Васенька должен был образумиться и оценить её усилия. Она вставала в пять утра, чтобы проводить мужа на работу горячими пирожками, за руку отвела его в институт и помогла его закончить, решая все задания по математике, физике, теоретической механике, сопротивлению материалов… И пока Василий отсыпался от запоев, в которых выговаривал, что все это нужно ей, а не ему, она, глотая горькие слезы чертила своему суженному курсовые.
Но время шло, маховик судьбы начинал раскручиваться, первым оборотом унеся в могилу маленького сыночка, первенца — Андрюшу. Нелепая трагическая случайность, полное отсутствие врачей на рабочем месте в нужный момент. Впрочем, момент был нужен только ей, теребившей холодную ладошку сына. Для всей страны намного нужнее было послать врачей на уборку урожая, как ей объяснила потом заведующая педиатрическим отделением, когда она в слезах попыталась укорить медиков, больше казня саму себя. Свекровь, которой всегда было намного нужнее побыть на дачном участке, она и корить не стала, зная, сколько ответных укоров та имеет в ее адрес и без Андрюши. И во всех глазах вокруг Вероника читала лишь один немой укор, что она не смогла уберечь сына. Она была благодарна всем, кто не высказывал его вслух, потому что ко всем укорам Василия в его запоях прибавились и обвинения в смерти сына.
Но тогда она поняла, сколько защитных барьеров внутри выставляет душа, чтобы ужас происходящего вокруг не сразу доходил до нее в хлопотах о ритуальных принадлежностях, поминках и устройстве съехавшихся на похороны ее мальчика родственников. Внутри она так и не приняла произошедшего. В памяти остался лишь снег, выпавший в летнюю ночь в Подмосковье накануне похорон Андрюши.
Вторая беременность и вторые роды, и второй оборот маховика настиг Нику точно так же, навсегда лишив для нее смысла пословицу «Бомба два раза в одну воронку не падает». Еще как падает… Третий, долгожданный сыночек родился, когда семейная жизнь уже трещала по швам, хотя молодые уже жили в отдельной квартире, полученной Никой на производстве. Пить ее муж не бросал, уже начиная поднимать руку на разочаровавшую его жену. И в одну бессонную ночь Нике пришло в голову нечто вроде укора, хотя она привыкла никого, кроме себя, не корить.
Она вдруг вспомнила, как мужа и его родных раздражали ее материнские заботы. Она вспомнила, как свекровь запрещала ей сушить пеленки в ванной комнате, как могла позавтракать детским творожком с домовой кухни. Она впервые удивилась тому, с каким раздражением родня ее мужа воспринимала все ее просьбы хоть в чем-то поступиться своими интересами ради ее детей. Да, оба её мальчика были только её, в этом она нисколько не заблуждалась. Вспомнив вечную присказку свекрови «С моими детьми никто не водился!», она поняла, как некстати были все её просьбы для этой женщины, с огромным облегчением сбросившей на плечи Ники все материнские заботы о своем Васеньке, доставлявшем ей столько проблем. А потом она вспомнила ее странные слова на кладбище возле маленького холмика, сказанные больше из недоумения, чем со зла: «Ведь только жить начала!», и поняла, что и ей именно сейчас, чтобы в очередной раз не потерять ребенка, надо срочно начинать свою жизнь.
Утром, не глядя на потрясенного мужа, вкратце объяснив ему банальную мысль «Боливар не вынесет двоих», она предложила ему немедленно развестись. Все прозвучало обыденно, будто давно созревший плод скатился с ветки на стылую землю. Да и сам развод бы ничем ей не запомнился, поскольку ее душа, вновь готовившаяся к материнству, выставляла прочные барьеры напрасным и бесполезным сожалениям. Но здесь возникла одна пикантная деталь в виде Тоньки, веселой и бесшабашной двоюродной сестры Вероники с Украины, уже дважды побывавшей замужем. Раз в год приезжала в Москву «скупиться», внося в серую, семейную жизнь Вероники массу захватывающих впечатлений. Как только она узнала из письма Вероники о разводе, она тут же ринулась к ней в Москву, будто бы затем, чтобы помочь разъехаться. Но с той же легкостью, с какой рассказывала о своих амурных приключениях, она на глазах Вероники сошлась с уже разведенным Василием и начала отвоевывать себе место под солнцем самым простым способом, поливая грязью оторопевшую от неожиданности Веронику, стараясь поделить жилплощадь бывших супругов до рождения ребенка. Хорошо, что Тонька спешила с отъездом на Украину, поскольку они с Василием решили сыграть свадьбу в доме родителей невесты. Веронике уже тяжеловато было задерживаться на работе и гулять в парке до темноты, чтобы меньше общаться с Тонькой, почувствовавшей себя полной хозяйкой в их доме. Она с упоением делила их «совместно нажитое имущество», роясь в шкафах и комодах двоюродной сестры, посягая и на приданное, которое Веронике собирали мама и бабушка.
Их свадьба была назначена на один из праздничных дней, перед которыми Василий должен был уехать к невесте на Украину. В последний рабочий день Вероника с особым удовольствием не спешила домой, надеясь, что когда она придет в квартире уже никого не будет. Но, придя домой, застала пьяного в стельку Васеньку, безмятежно спавшего возле снятой трубки телефона. Подняв трубку, Ника услышала плачущий голос бывшей сестры. Выслушав ее укоры о заколотом кабанчике, накрытых столах и доходившей в холодке горилке, она объяснила Тоньке, что Василий в нетранспортабельном состоянии. Тонька в слезах принялась ее умолять посадить жениха в такси и отправить на вокзал. У нее срывалась свадьба, над ней и ее «московским женихом» уже начало посмеиваться все село. И ей было совершенно недосуг вспоминать свою недавнюю войну за простыни и полотенца, вышитые для Вероники бабушкой.
Хотя посильная помощь в устройстве личной жизни бывшего мужа не входила в планы Вероники на вечер, но она тут же начала себя корить, что пьяного Василия могут не только ограбить, но и убить ни за грош, времена начинались лихие. Представив еще одни похороны с бесконечными укорами в чужих взглядах, она взвалила на себя почти бесчувственное тело, которое, к счастью, еще могло переставлять ноги, и поехала на вокзал. Вася, иногда приходил в себя и спрашивал, куда они едут, с трудом вспоминая, что он едет жениться, чем вызывал недоуменные взгляды таксиста. Проводница, которой Васенька был сдан с таким облегчением, что на минуту Вероника поняла свою бывшую свекровь, тоже пришла в замешательство. При расставании ей пришлось с силой отрывать от себя руки вцепившегося в нее Василия, начавшего понемногу трезветь. Смахнув скупую мужскую слезу, он, пока поезд не тронулся, признавался в любви Веронике из-за плеча проводницы, но это было уже лишнее. Загнав его в вагон, проводница спросила, кем она сама приходится беспокойному пассажиру. Услышав в ответ «бывшая жена», женщина лишь сочувственно помотала головой.