Время героев: рассказы, эссе

Леночку любил весь двор. В свои шесть лет она была милой, отзывчивой девочкой.

Она приносила молоко соседке тете Клаве, она искала вместе с плачущими хозяевами сбежавшего кокер-спаниеля. Потом она нашла его на помойке, мокрого и дрожащего от страха. Хозяева собаки подарили ей игрушку. Грустного веснушчатого клоуна.

Она строила в песочнице куличики с детьми одинокого дяди Юры с шестого этажа.

Она защищала их от злого бульдога с соседского двора. Она была очень доброй девочкой.

Она

жила с мамой, милой женщиной 33 лет, работающей библиотекарем. Мама читала на ночь Леночке добрые сказки. А когда Леночка спрашивала, почему они живут без папы, милая мама рассказывала Леночке трогательную историю про то, что папа был летчиком-испытателем и разбился. С тех пор мама хранит ему верность и не выходит замуж. Леночка очень жалела маму. И папу.

По вторникам к маме приходил дядя Леша. Милый, добрый и обаятельный детский врач из поликлиники.

Он часто разговаривал с Леночкой и дарил ей всякие игрушки. Буратино, Птицу-синицу и Барби. Потом они вместе с мамой клали Леночку спать. Потом они долго еблись за стенкой. Мама закусывала простыню, чтобы криком не разбудить Леночку.

Однажды Леночка все равно услышала и тихо засмеялась в подушку. Потом так же тихо начала плакать. Дядя Леша ушел поздно. А мама села на кухне и долго смотрела в окно. И тоже плакала. Леночка вспотела и задрожала от страха, как тот кокер-спаниель. Леночка не понимала, почему добрый дядя Леша обижает маму.

В следующий вторник дядя Леша, в очередной раз придя к маме, подарил Леночке плюшевого Чебурашку. Лена улыбнулась, поблагодарила дядю Лешу и погладила Чебурашку по голове.

– Люда, – сказал он маме, – Леночка удивительно добрая девочка. Сколько я ее знаю и все равно удивляюсь ее безграничной доброте. Чудесный ребенок.

Леночка пошла в свою комнату и закрыла дверь.

– Интересно, кто знает, куда уходит доброта, когда мы становимся взрослыми? – сказал дядя Леша, косясь через плечо на Леночкину дверь и похотливо поглаживая маму по заднице. – Дети так бесконечно добры… бесконечно добры…

Леночка закрыла дверь. Села с Чебурашкой на пол и отрезала ему уши ножницами. Потом намазала места срезов маминой помадой, имитируя кровь. Вытащив из шкафа грустного веснушчатого клоуна и оторвав ему ноги, она замазала помадой все его 133 веснушки. Так, что он стал похож на больного сыпным тифом. Потом она открыла дверь игрушечного домика, обмотала шею грустного клоуна веревкой и повесила его на маленькой виселице. Чебурашку с отрезанными ушами она положила в гробик, сделанный из коробки из-под сливочной помадки. Его она тоже засунула в домик.

Потом она взяла домик и убрала его в шкаф. Там уже болтались на перекладине – Барби без головы, подвешенная за ноги, проткнутая английской булавкой плюшевая Птица-синица и прожженное выжигательным аппаратом «Детство» тело Буратино. Леночка еще немного подумала и снова вытащила клоуна и Чебурашку из домика.

Она взяла синий фломастер и крупно написала на груди у клоуна – ДЯДЯ ЛЕША. А на груди у Чебурашки – МАМА.

Леночка

закрыла дверь шкафа, улыбнулась, разделась и легла в кровать.

Она уже не дрожала от страха.

Ждала.

Убрала квартиру, проверила уроки сына, уложила спать младшую дочь.

Пошла на кухню. Фарш провернула, котлетки аккуратненько так слепила, бросила на сковороду.

Суп поставила на плиту. Начала резать салат.

Да он мужик-то в принципе хороший. Ну пьет. Так все пьют. Зато деньги в дом носит. Баб на стороне тоже вроде нет.

А то, что с тещей ругается, так оно у всех так. Быт, как говорится. Ну устаканится, стерпится. Все через это прошли.

Во вторник, конечно, плохо было. Посуда битая. Ругань. Крики всякие. Уйду, говорил. На детей не посмотрю, уйду.

Ну а как? Мужик он видный. Слесарь не из последних. Зарплата сто восемьдесят пять. Плюс прогрессивка, премии разные.

Любая баба будет рада. Да и по дому все может.

Нет. Не смогла. Да и он, как свекровь сказала, позвонит. Позвонил. Через три дня позвонил.

Сказал, что придет. Что обговорим все. Люблю я его…

Да и как одной-то? Страшно. Не девочка уже. Да и соседи чо скажут?

Вишь, бабы-то, при мужиках все. При каких-никаких, а все с мужьями.

Цветов наверно купит. Или духи какие. Как обычно.

Одним словом – ждала.

Еще раз прошлась по квартире. Перевернула котлеты. Поправила перед зеркалом прическу. (Вот Зинка сука, пятнадцать рублей взяла!) Сняла фартук. Посмотрела на часы.

Села на кухне.

Звонок в дверь.

Он.

Ввалился.

Прижался к стене.

Сполз на пол.

В руке три обломанные гвоздики.

– Ну чо, мать? Накрывай на стол… я вишь как…. – показал гвоздики.

Ждала.

Извелась вся. Часы, минуты считала… А он??? Опять… пьян, сран и хамоват…

СУУУУУУУУУУУУУУУУУККААААААААААААААА. Сука. Тварь этакая.

Взяла сковородку с котлетами. Да и по голове раза. Да еще. Да для порядку. Вот так.

УУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХФФФФФФ.

Извелась.

У него кепка набекрень да струйка крови на виске. Не дышит вроде.

Раздела.

Волоком дотащила до кровати. Закинула к стене. Разделась. Обняла.

Поцеловала в холодеющий лоб.

Поправила подушки.

Накрыла его одеялом поудобнее.

Все теплее.

Поцеловала синеющую руку.

Чему-то улыбнулась.

ВМЕСТЕ…

«Пиздатая вещь, – промелькнуло в сознании Жоры, – не наебал барыга-дилер».

Действительно, экстази оказался правильным, перло так, что хватило бы на роту солдат.

Жора Соснин танцевал уже четвертый час почти без остановки. Лица окружающих сливались в одно большое цветное пятно. Пот лил градом, ощущения притупились, казалось, он сам – сплошной бит, который затихает лишь на секунду, чтобы потом опять взорваться мегатоннами энергии.