Время-не-ждет
Шрифт:
Сильно потеплело, было всего лишь двадцать градусов ниже нуля, и путники обливались потом, несмотря на то, что подняли наушники и скинули рукавицы. До Сороковой Мили они добрались только на другой день, но и там Харниш не остановился передохнуть, — он забрал почту и продовольствие и немедленно отправился дальше. Назавтра, после полудня, они сделали привал в устье реки Клондайк. За последние сутки они не встретили ни души и сами прокладывали тропу по снегу. Никто еще в эту зиму не спускался южнее Сороковой Мили, и легко могло случиться, что Харниш и Кама окажутся единственными за весь год путниками на проложенной ими тропе. В те времена на Юконе было безлюдно. Между рекой Клондайк и поселком Дайя. У Соленой Воды на шестьсот миль раскинулась снежная пустыня, и было только два пункта, где Харниш мог надеяться увидеть живых людей: две фактории —
В тот вечер, когда они сделали привал в устье Клондайка, Харниш, закончив работу, не сразу лег спать. Если бы с ним был кто-нибудь из его белых приятелей, он сказал бы ему, что «нюхом чует» богатство. Оставив на стоянке Каму, который забылся тяжелым сном под двойным слоем заячьих шкур, и собак, свернувшихся в снегу, он надел лыжи и взобрался на высокий берег, за которым начиналась широкая терраса. Но ели росли здесь так густо, что мешали оглядеться по сторонам, и он пересек террасу и немного поднялся по крутому склону горы, замыкающей ее. Отсюда ему виден был Клондайк, впадающий под прямым углом с востока в Юкон, и величавый изгиб к югу самого Юкона. Слева, ниже по течению, в сторону Лосиной горы, под яркими звездами белела река, которую лейтенант Шватка назвав Белой. Но Харниш увидел ее задолго до того, как этот бесстрашный исследователь Арктики перевалил через Чилкут и поплыл на плоту вниз по Юкону.
Однако Харниш не глядел на горные склоны. Взор его привлекала обширная терраса: вдоль всего ее края река была достаточно глубока для причала судов.
— Подходящее местечко, ничего не скажешь, — пробормотал он. — Здесь можно построить город на сорок тысяч жителей. Дело за малым — найти золото. — С минуту он раздумывал. — Ежели выйдет десять долларов с каждой промывки, и то хорошо. Такая будет золотая горячка, какой Аляска еще не видала! А если здесь не найдется, то где-нибудь поблизости. Надо всю дорогу приглядываться к местности, выбирать — где можно заложить город.
Он еще постоял, глядя на пустынную террасу, и воображение рисовало ему заманчивые картины близкого будущего — если его надежды оправдаются. Он мысленно расставлял лесопильни, торговые помещения, салуны, кабаки, длинные ряды жилищ золотоискателей. По улицам взад и вперед снуют тысячи прохожих, а у дверей лавок стоят тяжелые сани с товаром и длинные упряжки собак. И еще он видел, как эти сани мчатся по главной улице и дальше, по замерзшему Клондайку, к воображаемому золотому прииску.
Харниш засмеялся, тряхнул головой, отгоняя видения, спустился под гору и вернулся к своей стоянке. Через пять минут после того, как он улегся, он открыл глаза и от удивления даже сел на постели: почему это он не спит? Он глянул на индейца, лежавшего рядом, на подернутые золой гаснущие угли, на пятерых собак, свернувшихся поодаль, прикрыв морду волчьим хвостом, и на четыре охотничьи лыжи, торчком стоявшие в снегу.
— Черт знает что! — проворчал он. — Покоя мне нет от моего нюха. — Ему вспомнился покер в Тиволи. — Четыре короля! — Он прищелкнул языком и усмехнулся. — Уж и нюх, ничего не скажешь!
Он опять улегся, натянул одеяло на голову поверх ушанки, подоткнул его вокруг шеи, закрыл глаза и тут же уснул.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На Шестидесятой Миле они пополнили запас продовольствия, прихватили несколько фунтов почты и опять тронулись в путь. Начиная с Сороковой Мили они шли по неутоптанному снегу, и такая же дорога предстояла им до самой Дайи. Харниш чувствовал себя превосходно, но Кама явно терял силы. Гордость не позволяла ему жаловаться, однако он не мог скрыть своего состояния. Правда, у него омертвели только самые верхушки легких, прихваченные морозом, но Каму уже мучил сухой, лающий кашель. Каждое лишнее усилие вызывало приступ, доводивший его почти до обморока. Выпученные глаза наливались кровью, слезы текли по щекам. Достаточно было ему вдохнуть чад от жареного сала, чтобы на полчаса забиться в судорожном кашле, и он старался не становиться против ветра, когда Харниш стряпал.
Так они шли день за днем, без передышки, по рыхлому, неутоптанному снегу. Это был изнурительный, однообразный труд, — не то что весело мчаться по укатанной тропе. Сменяя друг друга, они по очереди расчищали собакам путь шириной в ярд, уминая снег короткими плетеными лыжами. Лыжи уходили в сухой сыпучий снег на добрых двенадцать дюймов. Тут требовалась совсем иная работа мышц, нежели при обыкновенной ходьбе: нельзя было, подымая ногу, в то же время переставлять ее вперед; приходилось вытаскивать лыжу вертикально. Когда лыжа вдавливалась в снег, перед ней вырастала отвесная стена высотой в двенадцать дюймов. Стоило, подымая ногу, задеть эту преграду передком лыжи, и он погружался в снег, а узкий задний конец лыжи ударял лыжника по икре. Весь долгий день пути перед каждым шагом нога подымалась под прямым углом на двенадцать дюймов, и только после этого можно было разогнуть колено и переставить ее вперед.
По этой более или менее протоптанной дорожке следовали собаки, Харниш (или Кама), держась за поворотный шест и нарты. Несмотря на всю свою исполинскую силу и выносливость, они, как ни бились, в лучшем случае проходили три мили в час. Чтобы наверстать время и опасаясь непредвиденных препятствий, Харниш решил удлинить суточный переход — теперь они шли по двенадцать часов в день. Три часа требовалось на устройство ночлега и приготовление ужина, на утренний завтрак и сборы, на оттаивание бобов во время привала в полдень; девять часов оставалось для сна и восстановления сил. И ни люди, ни собаки не склонны были тратить впустую эти драгоценные часы отдыха.
Когда они добрались до фактории Селкерк близ реки Пелли, Харниш предложил Каме остаться там и подождать, пока он вернется из Дайи. Один индеец с озера Ле-Барж, случайно оказавшийся в фактории, соглашался заменить Каму. Но Кама был упрям. В ответ на предложение Харниша он только обиженно проворчал что-то. Зато упряжку Харниш сменил, оставив загнанных лаек до своего возвращения, и отправился дальше на шести свежих собаках.
Накануне они добрались до Селкерка только к десяти часам вечера, а уже в шесть утра тронулись в путь; почти пятьсот миль безлюдной пустыни отделяли Селкерк от Дайи. Мороз опять усилился, но это дела не меняло — тепло ли, холодно ли, идти предстояло по нехоженой тропе. При низкой температуре стало даже труднее, потому что кристаллики инея, словно крупинки песку, тормозили движения полозьев. При одной и той же глубине снега собакам тяжелее везти нарты в пятидесятиградусный мороз, чем в двадцати-тридцатиградусный. Харниш продлил дневные переходы до тринадцати часов. Он ревниво берег накопленный запас времени, ибо знал, что впереди еще много миль трудного пути.
Опасения его оправдались, когда они вышли к бурной речке Пятидесятой Мили: зима еще не устоялась, и во многих местах реку не затянуло льдом, а припай вдоль обоих берегов был ненадежен. Попадались и такие места, где ледяная кромка не могла образоваться из-за бурного течения у крутых берегов. Путники сворачивали и петляли, перебираясь то на одну, то на другую сторону; иногда им приходилось раз десять примеряться, пока они находили способ преодолеть особенно опасный кусок пути. Дело подвигалось медленно. Ледяные мосты надо было испытать, прежде чем пускаться по ним; либо Харниш, либо Кама выходил вперед, держа на весу длинный шест. Если лыжи проваливались, шест ложился на края полыньи, образовавшейся под тяжестью тела, и можно было удержаться на поверхности, цепляясь за него. На долю каждого пришлось по нескольку таких купаний. При пятидесяти градусах ниже нуля промокший до пояса человек не может продолжать путь без риска замерзнуть; поэтому каждое купание означало задержку. Выбравшись из воды, нужно было бегать взад и вперед, чтобы поддержать кровообращение, пока непромокший спутник раскладывал костер; потом, переодевшись во все сухое, мокрую одежду высушить перед огнем — на случай нового купания.
В довершение всех бед по этой беспокойной реке слишком опасно было идти в потемках и пришлось ограничиться шестью часами дневного сумрака. Дорога была каждая минута, и путники пуще всего берегли время. Задолго до тусклого рассвета они подымались, завтракали, нагружали нарты и впрягали собак, а потом дожидались первых проблесков дня, сидя на корточках перед гаснущим костром. Теперь они уже не останавливались в полдень, чтобы поесть. Они сильно отстали от своего расписания, и каждый новый день пути поглощал сбереженный ими запас времени. Бывали дни, когда они покрывали всего пятнадцать миль, а то и вовсе двенадцать. А однажды случилось так, что они за два дня едва сделали девять миль, потому что им пришлось три раза сворачивать с русла реки и перетаскивать нарты и поклажу через горы.