Время падающих звезд
Шрифт:
Он недоверчиво посмотрел на меня, все же решил, истолковать мои слова по-своему, теперь тоже похлопал меня по плечу и сказал: «Ты не так уж и не прав, голубчик. Существовала определенная оппозиция против Бэлшаррууцура. Кто знает, как протекло бы развитие, если бы они пришли к власти. Но опустим былое, я здесь и буду доволен тем, что осталось у меня. Жизнь и правда только там, где ты есть. И только ты надорвешь свой зад, и этого мира больше нет. Не глупец ли всякий, кто пытается остановить мгновение?»
— Это так, старичок. Только вопрос в том, как попытаться остановить мгновение.
Его глаза, слегка покрасневшие от вина, были направлены на меня.
— Тебе известно обвинение?
— Да. Мене текель перес — благополучно и легкомысленно.
— Это обвинение я не признаю, оно свидетельствует о неразумности, — категорично объяснил он. — Я знаю просветителей, глупцов, завистников. Мы отрубали им по очереди головы и простреливали стрелами пятки. Должен сказать, сын мой, что у тебя ординарный вкус, но я расцениваю как творческое настроение. Дай мне кувшин, чтобы я снова наполнил его». Немного качаясь старик вышел с кувшинами, чтобы принести еще вина.
Чудо выносливости, вдруг пришло мне в голову, его внутренний мир пережил тысячелетия. В конце они оправдывают свое потраченное попусту, эгоцентрическое существование тривиальной мудростью, что жизнь скоротечна. Он осмотрится, когда мы вскоре пустимся в путь. Ему придется научится, осознавать себя социальным существом. С другой стороны — паразитные касты еще подавно не вымерли. Это будет интересный эксперимент…
Старик вернулся, развеселившись сказал: «Во многом ты кажется прав, сынок, у тебя больше опыта. Таким как ты подходит пословица: Ленивый Шелиак наполовину Нови [17] . Но оставим прошлое в покое. Если я правильно смотрю на вещи, то, собственно говоря, я могу быть доволен моим маленьким личным миром. Это всегда зависит от моего настроения — меня то тянет на старушку Землю, то мне опять нравится фокус-покус Ме. Сейчас, к примеру, я чувствую себя особенно хорошо. Поднимем бокалы; за что мы выпьем?»
17
Ленивый посыльный наполовину пророк.
Я чокнулся с ним и сказал: «Выпьем за всех тех, кто вошел в учебники истории в виде цифр, благодаря кому было возможно ваше житье-бытье и которые сегодня сами вершат историю».
Он скривил лицо.
— Не имею ничего против, но позволь мне причислить к ним Мелиту. Мелита был танцовщицей. О, Ильтар, какая женщина! В ее черных глазах пылал огонь богини Арку, ее тело было гибким словно соломинка, что вьется вокруг стебля. Она была олицетворением нежного греха. Выпьем же кувшин залпом, посмотрим, кто свалится первым.
Он действительно выпил пол-литра не отрываясь. В этой дуэли у меня не было против него никакого шанса. Уже сейчас мои мысли выписывали вертеля. Старик потащил меня в гончарную мастерскую, открыл свою кладовую.
— Еда и душе и телу полезна, съешь то, что ты оставил, это полезно против опьянения.
— Я не хочу есть и чувствую себя отлично. Поверь мне, отец, прошлое тем четче видно, чем более размыто прошлое…» Я повернулся к моему переводчику: «Фритц, старина, бесчувственный приятель, ты кто ЭЗДА или АЙДИ? Для внешних или внутренних применений?»
— Я АЙДИ, — ответил Фритц.
— Этого и следовало ожидать, — пробурчал я, — интеллектуалы не годятся для внешней службы. При этом ты только наполовину интеллектуал, не способен самостоятельно думать…
— Не может отличить петуха от курицы! — между тем проворчал старик.
— Он профессиональный идиот, но он принадлежит мне. — Живо закажи-ка мне одно пиво Пильзнер, Фритц. Если нет Пильзнера, тогда — Вернесгрюнер Пилз.
Фритцхен напряг свой электронный мозг и заверил, что эти слова ему не известны. Старик вгрызся в картофелину, не очищая ее от шкурки.
— Он напоминает мне Синалаба, раба, обладавшего недюжинной силой, которого я обменял на три жирных барана, — сказал он.
— Он делал все, что от него требовали, залез бы и в печь, если бы я приказал.
В моем нетрезвом состоянии вдруг словно перевернулось моя «Я». В моей голове упоительно пронеслось: у тебя есть раб, говорящая машина. Самокритика и внутренняя цензура, которые держали под контролем нравственное сознание, уснули.
— Ты слышал, Фритц, что отец сказал о своем преданном Синалабе? — спросил я.
— Я это слышал.
— И ты знаешь также, что должен меня слушаться?
— Я знаю это.
— Итак, ты будешь делать все, что я тебе прикажу?
— Да.
— Тогда полезай в печь и сожги себя.
Он не сдвинулся с места.
— Ты не понял моего приказа? — с угрозой спросил я. — Или твой приемник вдруг забарахлил? Ты должен лезть в печь! На Земле тысячи были сожжены заживо, и это были люди…
Стеклянная голова Фритцхена вдруг стала огненно-красной. Испуганно я отступил на шаг назад, будучи уверенным, что он в любой момент должен взорваться. Его голос прозвучал несколько более ясно, когда он возразил: «Ты отдал противоречивый приказ. Мне не разрешено, уничтожать самого себя.»
Старик, жуя луковицу, перевел для себя этот диалог.
— Отвратные создания, — закряхтел он, — мои рабы были более полноценными. Они не решались высказывать собственные мысли. Мой старший надсмотрщик знал искусные методы, сломить упрямство этих тварей. Этому вот плетка не поможет, потому что у него нет никаких ощущений…
Когда старик упомянул своего раба, мое настроение переменилось. Его самонадеянная манера, его невоздержанное молчание в воспоминаниях о временах тирании уже порядком надоело мне. Теперь я думал, что пришел в себя, решил проучить его.
— Успокойся, Фритц, — сказал я, — я только хотел проверить твою разумность. Ты правильно отреагировал. Теперь кое-что другое. Сбрось горшки и бокалы с полки.
И снова его голова окрасилась на мгновение. Когда старик понял смысл моего мое поручения, он начал вопить.
— Как ты можешь отдавать такие приказы? Вино замутило твой рассудок, твой раб смышленее тебя…
Я больше не сказал ни слова, и Фритцхен не мог приступить к переводу. Оставьте же вы все меня в покое, подумал я и поковылял в сторону выхода.