Время перемен (сборник)
Шрифт:
— Пожалуйста, — неуверенно начал я, — все еще не выработалось полного приспособления к воздействию этого лекарства. Когда вы таким образом заговариваете…
Однако землянин не сдавался.
— Вы же были в моем разуме, — сказал он. — Что же вы отыскали там? Был ли я отвратителен вам? Откройтесь же наконец, Кинналл! У вас теперь от меня нет секретов! Прошу вас, скажите правду!
— Значит вы знаете, что вас нашли более достойным уважения, чем это ожидалось вначале?
Швейц хихикнул:
— И я могу сказать то же самое! Почему мы даже теперь боимся друг друга, Кинналл? Вы же слышали: «Я люблю вас!» Мы установили контакт. Мы обнаружили, что
— Никакой возможности!
— Скажите «я».
— Это очень трудно.
— Скажите. Не как ругательство. Произнесите это так, как если бы вы любили себя!
— Пожалуйста!
— Скажите их!
— Я… — выдавил я.
— Разве это ужасно? Еще, еще! Скажите о своих чувствах ко мне! Правду, Кинналл! Правду из самых глубочайших глубин вашего естества!
— Чувство тепла, привязанности, доверия…
— Любви?
— Да, любви, — признался я.
— Тогда скажите!
— Любовь.
— Это не то, что я хочу услышать.
— А что же?
— Чего-нибудь, чего не говорили на этой планете уже две тысячи лет. Теперь вы должны сказать это. Я…
— Я…
— Люблю вас.
— Люблю вас.
— Я люблю вас.
— Я… люблю… вас.
— Это только начало, — кивнул Швейц. Пот струился по его лицу (по моему тоже). — Мы начали, узнав, что мы можем любить. Мы начали с того, что заставили себя быть способными любить. Затем мы начнем любить. Да? Мы начнем любить.
36
Позже я сказал:
— Вы получили от этого лекарства то, что хотели, Швейц?
— Частично.
— Почему?
— Я искал бога, Кинналл, но я не совсем нашел, хотя и знаю теперь, где искать. То, что я на самом деле понял, это как больше не быть одиноким. Это первый шаг по дороге, которую я хочу пройти.
— Счастлив за вас, Швейц.
— Вы все еще говорите на своем искалеченном языке?
— Ничего не могу поделать, — покачал я головой. Я ужасно устал и снова начал побаиваться землянина. Любовь к нему, которая родилась недавно, не исчезла, однако в мою душу медленно возвращалась подозрительность. А может быть, он использовал меня? Может, он извлекал небольшое грязное удовольствие из наших взаимных откровений? Он вынудил меня стать «самооголителем». Его упорство, с которым он настаивал на эксперименте и на том, чтобы я говорил «я» и «мне» — было ли это началом моего освобождения или просто желанием вывалять меня в грязи? Я был совсем новичком. Я не мог еще оставаться равнодушным, когда кто-либо говорит «я люблю вас».
— Попробуйте, — снова предложил Швейц. — Я.
— Остановитесь, пожалуйста.
— Разве это так болезненно?
— Это для меня ново и необычно. Мне нужно… Ну, понимаете… мне нужно более привыкнуть к этому. Постепенно.
— Что ж, время у вас есть. Не позволяйте мне подгонять вас. Но и не прекращайте двигаться вперед.
— Нужно попытаться. Я попытаюсь.
— Хорошо. — Затем помолчав немного, землянин добавил: — Вы попробуете лекарство еще раз?
— С вами.
— Не думаю, что это нужно. Вы могли бы попробовать это с кем-нибудь вроде вашей названой сестры. Если я предложу вам две порции, вы попробуете?
— Я не знаю.
— Вы боитесь?
Я покачал головой:
— Мне нелегко ответить. Нужно время. Время для того, чтобы сжиться с тем, что я сейчас испытал. Время, чтобы подумать, Швейц,
— Вы попробовали. Теперь вы видите, что этот эксперимент принес вам только добро?
— Возможно, возможно.
— Без сомнений! — в землянине снова пробудился прежний пыл. Его рвение опять стало смущать меня.
Я осторожно сказал:
— Если можно будет достать этот порошок, я серьезно подумаю, не попытаться ли еще раз? Может быть, с Халум…
— Прекрасно!
— Но не сразу! Через некоторое время. Через два, а может быть, три или четыре месяца.
— Думаю, это случится гораздо позже, — покачал головой Швейц. — Сегодня вечером мы использовали все, что у меня было. Больше ничего нет.
— Но вы обещаете достать еще?
— Конечно, обязательно!
— Где?
— Что за вопрос? — рассмеялся Швейц. — Вы разве не знаете где? Конечно же, на материке Шумара.
37
Когда впервые испытываешь несказанное удовольствие, неудивительно, что после первого восторга приходит чувство вины и раскаяние. Так было и со мной. Утром второго дня пребывания на вилле я пробудился после беспокойного сна, ощущая такой стыд, что смерть показалась бы мне счастьем. Что я наделал?!
Почему я позволил Швейцу вывалять себя в грязи? Самообнажение? Сидеть с ним весь вечер, произнося «я», «мне» и «мной», и поздравлять себя с новой свободой от условностей! Во мне зародилось недоверие. Мог ли я на самом деле подобным образом открыть себя? Да, должно быть, так как теперь помнил прошлое Швейца, к которому прежде не имел доступа. И мое, значит, в его памяти. Я твердил себе, что должен был сделать это. Я чувствовал, что утерял какую-то часть себя, отказавшись от своей обособленности. Вы понимаете, самообнажаться среди нас — это неприлично, и те, кто выставляет себя напоказ, получают только грязное удовольствие от этого, тайный экстаз. Я сам себе настойчиво доказывал, что ничего такого не совершал, а просто пустился в духовные искания. Но даже тогда, когда я строил в уме подобные фразы, они звучали напыщенно и лицемерно, выглядели тонким прикрытием жалких побуждений. И мне было стыдно, стыдно перед собой, перед сыновьями, перед моим царственным отцом, перед славными предками, что я опустился до этого. Я думаю, что именно «я люблю вас» Швейца вызвало во мне такое сильное раскаяние, больше чем какое бы то ни было событие того вечера, потому что мое прежнее «я» расценивало эти слова как вдвойне непристойные, а новое, с трудом рождавшееся «я» доказывало, что землянин не имел ввиду ничего постыдного, ни этим своим «я», ни этим «люблю». Но я отвергал свои собственные доводы, и чувство вины все сильнее охватывало меня.
Кем я стал, обменявшись ласковыми словами с чужим человеком, родившимся на Земле? Как я мог отдать этому человеку свою душу? Каково мое положение теперь, когда я стал абсолютно уязвимым для него? На мгновение я даже подумал о том, чтобы убить этого землянина и таким образом восстановить обособленность своей личности. Я пошел туда, где он спал, но, увидя улыбку на его лице, понял, что не могу его ненавидеть.
Почти весь день я провел в одиночестве. Ушел в лес и купался в холодном пруду. Затем преклонил колени перед огненной елью и, убедив себя, что это исповедник, сознался во всем, сознался пугливо и шепотом. После этого я долго бродил в колючих зарослях и вернулся на виллу лишь к вечеру, весь исколотый и грязный. Швейц поинтересовался, здоров ли я. Я ответил, что со мной все в порядке.