Время перемен
Шрифт:
Удивительным образом причуды деревянного зодчества народа саами вписывались в этот природный феномен. Базальтовые торосы были увенчаны стенами и башнями, срубленными из вековых лиственниц, семь огромных дубовых ворот, покрытых затейливыми узорами, вели в семь городских кварталов, каждый из которых являлся вотчиной одного из великих кланов. Сорса, Корхонены, Лаури, Поолы, Ранта, Ахо, Линдстрёмы пытались перещеголять друг друга высотой огромных теремов в три, четыре, пять этажей, сложностью крыш, маковок и куполов из дранки, вычурностью резьбы и яркостью эмалей.
Но и семь
— Красота-то какая! — не смог сдержать себя Рем.
Три Холма Аскерона были прекрасны, и кипучая Смарагда — тоже, и Доль Наяда обладала своим, волшебным очарованием. Но и Байарад, несомненно, являлся одним из рукотворных чудес этого мира!
Микке Ярвинен приосанился, преисполняясь гордости за соотечественников и себя лично:
— Во-он там, видишь терем с лебедями на коньках крыш? Это мой дом, это дом Вилле Корхонена! Самый высо-окий в Байараде, не считая Эндускунты, коне-ечно! Мы должны поспешить туда, к моему дяде! Пусть собирает совет! Распри подожду-ут, когда гибнут саами!
Всадники пустили лошадей рысью. Здесь дорога, определенно, имелась: ее роль исполняла насыпь из камней и грунта, которая вела к одним из семи ворот Байарада. Движение было оживленным — тянулись груженые всякой всячиной сани, запряженные косматыми пони и — о чудо! — оленями. Лихо скользили на лыжах ражие северные парни и дебёлые румяные молодки, изредка попадались и верховые — в основном одоспешенные воины с исполинскими секирами в седельных петлях.
— Микке Ярвинен! — выкрикнул вдруг один из них. — Ты ли это?
И залопотал на саамском так, что снова Арканы и дю Валье не расслышали ничего кроме «лайлакукколо и "тролололойлоло». Этот молодой воин был похож на Микке как родной брат — такой же мощный, широкоплечий, гигантский, блондинистый и румяный. Северяне не чинясь спешились и кинулись друг другу в объятия. Они хлопали друг друга по плечам так, что гул стоял на всю округу, восторженно воздевали руки к небу и ощупывали одежду и снаряжение, и хвастались и смеялись. Однако, спустя короткое время, Микке указал себе за спину — в сторону Оулы, тревожно проговорил что-то, а потом помахал рукой своим спутникам:
— Это Рем из Аскерона, Эдгар из Аскерона и Флавиан, странствующий миссионер, посланец Экзарха Аскеронского!
— Так ты сделал это! — восхитился встреченный северянин и немного неуклюже, но с достоинством поклонился: — Я — Уве Корхонен, сын Вилле Корхонена и кузен Микке Ярвинена, мое почтение! Маэстру, мы уже думали устраивать заочные похороны по этому парню, но мой отец только отмахивался. Он всё время говорил, что Микке не так прост, и сделает всё как надо — в свое время! И, да хранит его, меня и всех нас Дорога Лебедей, старик был прав! Вы очень, очень вовремя. Скорее, за мной, пока Сорса не очнулись!
— Сорса? — удивился Микке. — А поч-чему они-и…
— Рысью! — рявкнул Уве Корхонен, вскочил в седло и ударил коня пятками в бока.
Микке последовал его примеру, и аскеронцы не стали проявлять норов — направили лошадей за северянами. И не зря! Когда они подъезжали к воротам, на той самой сопке, где они стояли совсем недавно, взметнулась в воздух снежная поземка, раздались воинственные крики и большой отряд тяжеловооруженных всадников перевалил гребень возвышенности, и устремился к городу. Над головами всадников развевались знамена, изображающие летящих уток.
Пожалуй, эти утки были опаснее иных коршунов!
— Здесь — квартал Лаури! — Уве Корхонен указал рукой на прибитые с обеих сторон от ворот щиты с изображением венка из лавровых листьев. — Они блюдут нейтралитет до собрания Эдускунты, к ним Сорса не сунуться!
И точно — из ворот один за другим побежали пешие воины со щитами и копьями, становясь по обеим сторонам дороги. Они пропустили путников и сбили плотный строй, перегородив проход к воротам. Командир Лаури — плотно сбитый крепыш с рыжей бородой вышел вперед и крикнул что-то примиряющее, на что со стороны всадников с утиными знаменами раздались явные оскорбления.
Что последовало дальше, Рем уже не видел — они мчались по прямым как стрела улицам Байарада, пересекая квартал Лаури, Ахо и Поолов не задерживаясь — прямо к терему Корхоненов. Когда «нейтральные» районы этих кланов остались позади — обстановка стала откровенно тревожной: улицы в вотчине родни Микке оказались перегорожены рогатками и баррикадами, на крышах дежурили лучники, патрули дружинников, усиленные ополченцами, прохаживались по улицам. Тут же, на перекрестках, жгли костры, чтобы воины могли согреться. Лица горожан выглядели напряженными и сосредоточенными.
— Seiso! — раздался предостерегающий окрик дружинника, на плаще которого был вышит белый лебедь.
Уве спешился, следом за ним — Микке, оба Аркана и дю Валье. Суровый воин — начальник караула, выдвинулся вперед, за линию рогаток. Остальные обнажили оружие, но вдруг как-то сразу расслабились.
— Hei Uwe! Kuka se on sinun kanssasi? — крикнул кто-то, явно узнавая Корхонена.
— Приветствую! — Уве помахал рукой дружинникам. — Говорите по-имперски, у нас гости!
— Да никак это Толстый Микке?
— Да какой же он толстый? Вон какой здоровый!
— Точно — Микке Ярвинен!
— Микке, мы думали ты подох!
— Микке, у тебя начала расти борода?
— Микке, а кто это с тобой? — тут была в основном молодежь из Корхоненов и вассальных семей, и они зубоскалили вовсю.
— ТИХО!!! — вдруг гаркнул Микке Ярвинен, и все и вправду заткнулись. — Вилле Корхонен отправил меня, Микке Ярвинена, в Аскерон, к его высокопервосвященству! И я сделал это! Вот — Флавиан, прославленный на Востоке и Западе миссионер, охотник на ведьм и вождь храмовых воинов — зилотов! Он искусен в речах, изощрен в ортодоксальных премудростях, и я видел, как сей церковный муж делает вещи чудные и невероятные… Флавиан имеет право говорить так, будто из его уст звучат слова Экзарха Аскеронского! Мой вик закончен!